Словно тучи разорвались, и засияло солнце. Но Лева взял листочек, написанный мамой. Мать писала, что ее вызывали в мединститут, вручили это отношение и сказали, чтобы она немедленно отослала его Леве и чтобы он не задерживался с возвращением в институт. Далее она писала, что такая внимательность и участие к Леве дирекции ей показалась крайне подозрительными. Она советовала Леве подумать, помолиться и поступить так, как найдет он лучше.

Лева молился: с одной стороны, радость, с другой — какое-то сомнение. Он думал: не мираж ли это?

Когда путник в пустыне жаждет воды, погибая без нее, он устремляет взор вдаль, через раскаленные пески и ждет, ждет источника. И вот, как описывают путешественники, они видят вдали пальмы, оазис, видят источники воды и, собрав последние силы, устремляются туда… но увы… все тот же раскаленный песок, все также неумолимо жжет солнце. Это был просто оптический обман.

Не обман ли тут? Конечно, не оптический, а другой… Лева отлично сознавал, откуда это может быть и для чего его хотят затянуть в Куйбышев.

Жена и домочадцы радовались. И так, опять в Куйбышев, Лева будет учиться, дверь открыта, слава Богу.

Лева продолжал работать и в то же время размышлять, и он решил, что в Куйбышев ехать нужно, так или иначе, если он не поедет, то «друзья», конечно, смогут взять его и здесь.

Он подошел к Госсанинспектору и сказал, что он уезжает на учебу. Она и все в райздраве поздравляли его, радовались за него. Ему выдали прекрасную характеристику, как хорошему работнику; но для того, чтобы окончательно уволиться и рассчитаться, нужно было ехать в Самарканд, где оформляли его на работу, в отдел кадров облздрава.

Поезд на Самарканд отходил ночью. Это была страшная, дикая ночь. Сильный ветер с дождем потрясал домики, завывал, грязь, тьма… Горячо молились близкие, чтобы господь сохранил Леву, дал быстро оформить в Самарканде все документы и вернуться домой, чтобы вместе поехать в Куйбышев. Молились, а за окном ветер выл, ревел… как будто, что-то надвигалось ужасное, черное. «Предай Господу путь твой, и Он совершит», — сказала жена на прощание.

В эту погоду было рискованно брать Павлика на станцию, и было решено, чтобы она осталась с ним дома, а все остальные пойдут провожать его. Они пошли, а Маруся осталась одна.

Ветер выл, но вот кто-то ударил в окно и чей-то пьяный голос заревел: «Открой, открой, ты что меня в мой дом не пускаешь, открой!»

Сердце сжалось у нее, вломится, испугает ребенка. Она поставила керосиновую лампу под стол и ничего не отвечала, а пьяный все бушевал, ломился, ветер выл… Наконец стало как будто стихать, пьяный ушел, она задремала.

В темноте, скользя по мокрой грязной дороге, поддерживая друг друга, пробирались они к станции. Ветер, казалось, хотел сбить с ног, остановить, преградить дорогу, но они шли; измокшие, продрогшие, пришли они на станцию.

Лева мокрыми руками пожимал мокрые руки сестер, говорил, чтобы бодрствовали, что завтра может быть все оформится и к вечеру приедет.

Усталые, продрогшие, промокшие вернулись сестры в домик на улице Возрождения.

Лева ехал в холодном вагоне, а мысли его бежали быстрее поезда. Он перенесся в родной Куйбышев: итак, опять учеба, значит, есть справедливость, значит, есть правда и среди людей. Ведь когда его убирали из Куйбышева, он знал, что некоторые из начальства были за него; они доказывали, что он был на фронте, вернулся из армии и теперь может, несмотря на прошлые судимости, за которые он отбыл наказания, жить наравне со всеми прочими гражданами. Начальник милиции тогда прямо ему сказал, что его оставят в Куйбышеве и это просто недоразумение… Но были такие, которые думали иначе и хотели стереть его с лица земли, ненавидя Христа и его последователей. И теперь, видимо, разобрались, что и я могу быть полезным человеком, не только быть врачом, но и разрешат заниматься научной работой… Неужели отношение директора обман?.. Это слишком дико… невозможно… Не может быть, чтобы люди, профессора, были использованы, чтобы затянуть его в ловушку.

И опять мечты… радужные мечты об учебе в институте, о научной работе.

Поезд подходит к Самарканду…

В домике на улице Возрождения тревога, беспокойство, волнение. Все верующие в Джизаке уже знают об этом… Прошел день, другой, третий, а Лева не возвращался.

Маруся, его жена, поехала в Самарканд разыскивать его, была у верующих, близких. Старичок-брат Камынин, который работал возчиком при станции, говорил, что он видел Леву утром, поздоровался с ним, Лева обещал вечером прийти на собрание, но не пришел.

Тревожно сжималось сердце у жены: куда, что с ним, может быть, попал под машину. Она ходила всюду, узнавала, была в милиции, все отвечали: «Не знаем», была в НКВД — один ответ: «Не знаем». Там дежурный сказал ей: «Что вы его ищете, у вас есть ребенок?» — «Да, есть, маленький!» — ответила она. — «Ну и не ищите его, он просто вас бросил с ребенком, сейчас так часто мужья делают», — и засмеялся.

– Обращалась в тюрьму: спрашивала — везде был тот же ответ: «Не знаем, нет…»