Прошло несколько дней, Том снова свалил к своему Юри сразу же после репетиций, закинув брата домой. Хотя Биллу показалось, что на самом деле Том не хотел бросать машину около студии, а так бы и не отвез, оставив там, и добирайся, как хочешь. Билл находился в очень странном состоянии, в каком не бывал уже давно. В голове крутились какие-то строчки, складывались рифмы, рисовались образы. Пока не четкие, не ясные, лишь обрывки и наброски… И это рождающееся не было отражением его нынешнего состояния черной пустоты, не было одиночеством, не было печалью. Оно почему-то было таким светлым и нежным, наполненным красками, любовью. Не радостным, но очень теплым.

Тишина очень способствовала написанию песни. В голове звучала музыка — тягучая, плавная, лиричная. Иногда она сбивалась на что-то агрессивное, словно в противовес стихам, — ритм стучал загнанным сердцем. Билл писал все, что приходило на ум, не обращая внимания ни на размер, ни на смысл — записывал все-все, что вспыхивало в сознании. Потом долго отделял нужное от ненужного, пустого, лишнего. Менял куплеты местами, читал получившийся стих вслух, напевал его, морщился и опять дорабатывал, переписывал, перекраивал. Он слышал, как вернулся Том — почему-то поздно вечером, а не завтра рано утром, как обычно. Слышал, как брат ужинает, принимает душ. Он радовался его возвращению, потому что песню хотелось опробовать уже сейчас, а не ждать до завтра. Он закончил ее ближе к утру. Удовлетворенно перечитал и окрыленный понесся к брату — пока мелодия в голове надо передать ее Тому, надо, чтобы он подобрал музыку, надо посмотреть, какой получилась песня.

— Том! Том! — легко тряс он его за плечи. — Проснись! Ну, пожалуйста.

Брат сморщился, что-то проворчал, попытался натянуть одеяло повыше.

— Том, ну, пожалуйста! Проснись же! То-ом!

— Ты спятил? — открыл он один глаз. — Сколько времени?

— Не важно! Пожалуйста, послушай! Я песню написал! Послушай! Наиграй мне! — поставил рядом с кроватью гитару. — Послушай. Вот мне кажется, что мелодия должна быть такой, — Билл тихо напел, размахивая рукой. — Послушай.

За плечами оставили вечность

И дождями растратили слезы,

Столь глупа теперь та беспечность,

Без ответов десятки вопросов.

Я молчу, но в груди сердце ноет,

Оно просит: «Не надо, останься!»

Но скажу лишь, что было нас двое,

А теперь в одиночестве майся.

В темноте разрывая оковы,

Я кричу, но никто не услышит,

Постепенно срываясь на шепот,

Тишина одиночеством дышит.

Спрячу крылья в рюкзак за спиною,

Не летать теперь вольною птицей.

Я отвыкну дышать лишь тобою,

Из рассвета свободы б напиться.

В отраженье тебя я увижу,

А ты помнишь, там было нас двое?

Где теперь тот веселый мальчишка,

Что так счастлив был рядом с тобою?

Все же, знаешь, скажу на прощанье,

Что любовь не проходит бесследно,

А теперь в темноте лишь стенанья

И глубокая рана на сердце…[1]

Он замолчал и вопросительно уставился на брата, ожидая похвалы и идей с музыкой. Том никак не реагировал. Билл все еще улыбался, но внутри уже все сжалось.

— Как? — неуверенно спросил он, голос дрогнул.

— Отвратительно. Ничего более отвратительного я от тебя еще не слышал. И не смей больше так хватать мою гитару, ты ее расстраиваешь. Вообще не смей трогать мои вещи.

Он улыбался. Он заставил губы улыбаться. Глаза только блестели больше обычного. А в груди ныло так, словно оттуда вырвали сердце.

Он порвал листок с наспех написанной песней. Подкинул обрывки вверх, осыпая себя бумажными клочками.

И ушел, не сказав ни слова.

Сначала из комнаты брата.

Потом из его жизни.

Глава 10.

— Нет, Том, я не знаю, где он. Правда. И потом, не думаю, что Билл придет ко мне. К Густаву — да, но ко мне?

— Его нет у Густава. Нет у Георга. Нет у Андреаса. Нет ни у кого, кого я знаю. Он не пошел к Паулю, не звонил Рону. Не поехал к матери. Не напросился в гости к кому-нибудь из продюсеров. Я всех обзвонил, — в голосе усталость и отчаянье, безысходность, граничащая с тщательно замаскированным страхом.

— Может он завис у девушки или у кого-то, о ком ты не знаешь?

— Нет его у девушки. И друзей новых нет. Он в последнее время дома сидел безвылазно. Я просто подумал, что он мог прийти к тебе. Больше не к кому… И уехать он никуда не мог — документы на месте. У него даже денег нет — бумажник не взял, а там все кредитки, наличность… Если бы с ним что-то случилось, мы бы уже об этом знали, да? — протяжный вздох, перешедший во всхлипывание, оборвался где-то на взлете. Дыхание исчезло.