Билл едва успел поймать падающую челюсть.

— Ну, у тебя-то есть образование, — спокойно пожала Луиза плечами. — По крайней мере, ты его получаешь.

«Угу, — подумал он. — Два раза на второй год и домашнее образование за деньги. Все ж Том ближе к Ван Гогу, чем к фламенко».

— Но Ван Гог прекрасно обходился без академий! — настаивал Том. Билл поставил локоть на стол и подпер рукой челюсть, с интересом уставился на брата. — Его картины живут собственной полноценной жизнью, они динамичны, постоянно пребывают в движении, преобразуются и видоизменяются. Они могут быть источником жизни для человека, рождая злаки и вскармливая виноградники, а может отвернуться от него, следуя собственному пути.

— Это ты про «Красные виноградники в Арле»?

— Да, в ней художник воспевает торжество жизненных сил, благодаря символике динамичных пурпурных, буро-красных, оранжевых сочных оттенков. Картина словно звучит, она превращается в гимн природе. Это моя любимая картина.

— Я сок еще принесу, — проблеял Билл, быстро ретируясь с места ожесточенного спора. Интересно, где брат нахватался этой ерунды? Он же еще вчера был совершенно здоров! Господи, а если оно заразно? Вдруг это передается через поцелуи? Да что же это делается, граждане!!! Какой Ван Гог?! Откуда?!

Он стоял у барной стойки и нервно грыз ноготь большого пальца, пытаясь совладать с рвущимся наружу ужасом. Том в жизни не интересовался никаким Ван Гогом, не играл фламенко, а самое главное — не прогибался перед девушками. Обычно именно они вешались на него гроздьями, и ему вполне хватало собственного красноречия, чтобы удержать внимание девиц. Что сейчас происходит? Ладно, Билл, успокойся, все хорошо. Наверное, он работает по какой-то сложной схеме, так как, видимо, девица просто так не дается. Курортный роман. Времени много. Можно и поразвлекаться. Но с какого перепугу Том вдруг начал говорить о Ван Гоге?

Когда он вернулся, молодые все еще, перебивая друг друга, громко спорили о злосчастном Ван Гоге:

— Для импрессионистов цвет интересен главным образом как средство передачи натуры, а для писавшего широкими вихреобразными мазками Ван Гога он был символом, выразительным средством! — на одном дыхании выдал Том.

— Ну, я не спорю, но так же фовизм…

— А пойдемте кататься на банане! — перекричал их Билл. — Что вы все о Ван Гоге да о Ван Гоге? Дайте человеку в раю спокойно в карты поиграть. Он уже весь обыкался.

— Почему в карты? — сдвинула бровки Луиза.

— Ну а чем там в раю можно еще заниматься? Там же скучно, — он дернул плечами и медленно отправился к причалу, где кучковались развлечения.

Банан был занят. Зато свободен катер с парашютом. Расспросив подробно что и как, Билл уже собрался радостно доверить свое драгоценное тело загорелому юноше с широкими плечами и явно вставными зубами, как вдруг Луиза сказала:

— А можно я первая?

— Конечно! — подпрыгнул Том. Вскочил на катер и подал ей руку.

Биллу осталось только недовольно сложить губки в виде куриной жопки. А потом и вовсе зло прищуриться и закусить нижнюю губу.

— У нас горючего всего на две поездки, — сообщил второй юноша с менее широкими плечами, более загорелый, с кривыми зубами и ногами.

— Ну хорошо, сначала Луиза, потом я, — согласился Билл нехотя.

Они отплыли от берега, договорились на какую высоту поднимают девушку, надели на нее снаряжение, и тут выяснилось, что Луизе страшно. Билл чертыхнулся. Том тут же все уладил: решили, что полетят вдвоем. Ну чтобы не страшно было… Запаковали Тома. Подняли пару в небо и неспешно поплыли вперед. Билл сидел внизу, изучая приспособление с веревкой, и следил, чтобы, не дай бог, брат не сорвался. Через несколько минут их опустили. Девушка что-то возбужденно рассказывала, делала она это так быстро и с такой жестикуляцией, что Билл отодвинулся подальше и половину не понял. А потом… Потом Том жалобно посмотрел на брата и… Луиза отправилась под облака одна. Она болтала ногами и махала ребятам рукой. Том махал в ответ и подпрыгивал, как дитё, увидевшее впервые змея. Билл тоскливо закатывал глаза и даже не считал нужным скрывать раздражение.

— Скажи мне, что это за херня такая? — спросил он, когда Том перестал скакать и все ж сел рядом с ним на лавочку.

— Ты про что? — скорчил невинную мордочку тот.

— Про Ван Гога… Про фламинго…

— Фламенко… — Том потупился, став серьезным.

— Только не говори мне…

— Она вчера сказала, что Ван Гог — ее любимый художник…

— И ты всю ночь зубрил про него интернетовские страницы? — расхохотался Билл.

— Она не слушает современную музыку, она вся в искусстве… Я хочу говорить с ней на одном языке… Хочу, чтобы она меня слушала, чтобы понимала меня, хочу, чтобы ей было интересно со мной. — Том отчаянно не смотрел брату в глаза. — Я хочу, чтобы она любила меня…

— Том, ты потеряешь так себя! Потерял! Ты в первую очередь должен оставаться собой. Ты же сейчас всего лишь красивая обертка. Копни глубже — и она моментально раскусит тебя. Как ты будешь сейчас от своего фламенко отбрыкиваться? А если она скажет, что ей не нравятся твои дреды? Ты их отрежешь? А если она узнает, что ты играешь тот самый рок на трех аккордах, да еще в группе, которую боготворит пол-Европы, а вторая половина ненавидит и презирает? А если она узнает, что я крашусь? Том… Ты должен быть собой! На фиг тебе ее любовь? Трахнул и разбежались…