— Я готов мириться с присутствием Айдуз, но не как жены Владимира, а как его наложницы, — стоял на своем Игорь. — Воздействуй на него, Фрося, прошу тебя. Твое материнское слово в этом деле весомее моего, отцовского.

— Не стану я этого делать, — спокойно произнесла Ефросинья, устраиваясь на постели. — Я не враг своему сыну.

— А я, стало быть, враг?! — вскинулся Игорь, хлопнув себя по бокам. — Мне, значит, безразлична его судьба?! Я просто смотрю дальше тебя, Фрося. В будущем противостоянии со Степью Владимир окажется не у дел, князья наши и на него ополчиться могут, как на Кончакова зятя. Не Рюрик с Давыдом, не Святослав Всеволодович, а ихние сыновья, что займут столы отцов и дядьев своих. Вот о чем моя тревога.

— Я надеюсь, мой милый, к тому времени ты войдешь в большую силу и не дашь в обиду Владимира, — отозвалась с ложа Ефросинья. — Ты же гораздо моложе и Рюрика, и Святослава Всеволодовича, и брата его Ярослава. Не вечно же им возглавлять Приднепровскую Русь, придет и твой черед, и Всеволода, и Святослава Ольговича.

Игорь, снимавший нагар со свечей, изумленно обернулся на жену. Таких суждений он прежде от нее не слыхал.

Ефросинья лежала в постели, голова ее опиралась на высоко взбитые подушки в обрамлении волнистых темных волос, белые пухлые руки покоились поверх одеяла. Белизна полных плеч, гибкой шеи, открытого чела в сочетании со змеившимися вдоль щек темными локонами подействовали на Игоря завораживающе. Он не мог оторвать взора от Ефросиньи.

Она же продолжила ровным, чуть приглушенным голосом:

— Доколе ты намерен сидеть в Новгороде-Северском и стеречь степное порубежье, свет мой? Доколе будешь лавировать между Киевом и Черниговом?

— Что мне и Киев и Чернигов? — небрежно бросил Игорь. — Я сам по себе!

— Ты сам по себе, это верно, — заметила Ефросинья, — но между Киевом и Черниговом.

С этими словами княгиня стянула с себя тонкую сорочицу и указала пальцем на маленькую родинку меж роскошных грудей с выпуклыми розоватыми сосками:

— Что, ежели твои двоюродные братья устанут от твоей излишней самостоятельности и лишат тебя ее, навалившись с двух сторон? — Говоря это, Ефросинья слегка разминала пальцами полушария своих грудей, затем одним резким движением соединила их вместе как раз над родинкой.

— Вот тогда, голубь мой, ты возблагодаришь Бога, что имеешь в родственниках хана Кончака, — после краткой паузы добавила Ефросинья.

По лицу Игоря было видно, что сказанное женой его задело. Действительно, события могут повернуться по-всякому. Может и впрямь Игорю когда-нибудь понадобится Кончак с его быстрой конницей. Над этим следует подумать, но только не сейчас.

Прелести Ефросиньи пробудили в Игоре иные мысли и желания. Загасив свечи, князь устремился к супруге совсем по-юношески.

Несколько дней спустя в Михайловской церкви состоялось венчание Владимира и дочери Кончака, получившей при крещении христианское имя Анастасия. Своего сына Владимир назвал в честь отца Игорем.

Был год 1187-й от Рождества Христова.

Осенью того же года Вышеслав встретился с Ефросиньей, приехавшей к нему в Путивль.

Сюда вот-вот должен был перебраться на княжение Владимир, и, по словам Ефросиньи, ей захотелось самой осмотреть новый княжеский двор.

Однако Вышеслав чувствовал, что та, которую он некогда сильно любил, чего-то недоговаривает и цель ее приезда иная. Сначала Вышеслав подумал, что Ефросинья обеспокоена тем, как бы вернувшийся из половецкого плена огнищанин Радим и его разговорчивая супруга не сболтнули чего лишнего Владимиру и его юной жене.

Но беспокойство Ефросиньи было совсем о другом.

— Игорь покой потерял, все мечется, суетится без толку, — пожаловалась Вышеславу Ефросинья как-то вечером. — Святослав Всеволодович с Ростиславичами замышляют поход на половцев до самого моря Тмутараканского, а Игоря, видишь ли, с собой не зовут. Собирались князья в Чернигове, рядили, кого в Переяславле посадить на княжение, за Игорем опять не послали. Вот супруг мой и считает себя эдаким изгоем. Мол, не могут ему простить князья того злосчастного похода к Лукоморью.

Вышеслав понимающе покивал головой.

— Из кочевий половецких недавно купец булгарский в Новгород-Северский пожаловал, рассказывал, что немало там еще Игоревых ратников горе мыкают, — продолжила Ефросинья. — От слов того купца у Игоря теперь заноза в сердце, говорит, не успокоюсь, пока всех своих воинов из неволи не вызволю. Вот посылает меня в Галич к отцу моему. Велит напомнить, как в свое время примирил его с мятежным сыном. Желает, чтобы отец мой отплатил ему благодеянием, отсыпал злата-серебра на выкуп пленников русских.