– Знаю, Фауст. Слишком хорошо знаю. Всю свою жизнь ты обижаешь и обделяешь только самого себя. – Ей удалось, наконец, высвободиться из его рук. – Но ответь на вопрос – не мне ответь, себе: Что руководит тобою? Любопытство? Скука? Жалость к бездомной?

– Ага! – радостно воскликнул он, ловя ее на слове. – Вот ты наконец и призналась, что нигде не живешь. Так в чем же дело? Оставайся здесь, сколько сама пожелаешь. Места, как видишь, вполне хватит обоим.

Она снова посмотрела на него своим особым, проникающим в тайники души взглядом и, хмурясь, проговорила:

– Почему ты отказался от работы над проектом кинотеатра?

Тигран вздрогнул. Ему никак не удавалось привыкнуть к ее всеведению.

– Как ты узнала? Была в институте? – задал он глупый вопрос и сам же устыдился его. – А-а, понимаю. Это написано у меня на лице.

– Ты мне не ответил.

Он отвернулся от нее, подошел к окну, сложив на груди руки, и долго молчал. Наконец, проговорил, не оборачиваясь:

– Просто я не привык пользоваться чужими идеями. Даже если они гениальные.

– Допустим. Но ты мог найти свое решение. Зачем же было отказываться от такого интересного проекта?

– Видишь ли, если бы я продолжил работу над ним, я не удержался бы от соблазна хоть частично использовать твою подсказку. И никогда бы себе этого не простил.

– Ты и не мог поступить иначе. – В ее взгляде затеплилось что-то трогательно-материнское. – Пойдем, я покормлю тебя, мой Фауст.

Она осталась у Тиграна и позволила любить себя, остро, каждой клеточкой ощущая, что лаская ее, он неосознанно и неотступно видит перед собой образ жены, поскольку только с нею ассоциировались у него такие понятия, как интим, женское тело, обладание. Она чувствовала, как он пытается бороться с собой, избавиться от этого наваждения, но не может. И оттого столь долгожданная победа ее не была полной, горечью и обидой подавляя ликование. Он обращался с ней бережно, как с ребенком, боясь оттолкнуть от себя, напугать. И был крайне смущен и обескуражен, когда она поведала ему, что он первый в ее жизни мужчина.

Они лежали рядом на просторной постели, хранящей незримое, но такое ощутимое для обоих присутствие той, другой. Тигран уснул, и во сне не отпуская ее руку. А девушка широко раскрытыми глазами смотрела в темноту. Ей так хотелось почувствовать себя счастливой, изведать хоть раз это восхитительное состояние, его вкус и аромат. Ведь мечта, к которой она прокладывала путь через пропасть, осуществилась! Осуществилась ли?

Она беззвучно кричала: Он мой! Мой! Слышите, мой! Я добилась своего. Никто не откликнулся. Ночь хранила безучастное молчание.

Сон Тиграна стал глубже. Польцы, сжимавшие ее руку, несколько раз самопроизвольно дернулись и ослабли. Он повернулся на другой бок, спиной к ней.

Лишь где-то под утро уснула и она. Но таившиеся по углам кошмары только того и ждали. Они накинулись на свою жертву, заставляя ее метаться, стонать и вскрикивать.

– Проснись! Проснись же, - шептал над ухом Тигран, тормоша ее за плечо. – Ты видишь дурной сон. Иди ко мне. Мы вместе прогоним его.

Она забралась в его объятия, спрятала лицо у него на груди и действительно спокойно уснула.

Утром, с ласковым участием гладя Одиль по волосам, он попытался узнать, что так тревожило ее во сне. Она солгала, что не помнит. День был субботний. Значит, сегодня и завтра они могли безраздельно принадлежать друг другу. Он предложил пройтись по магазинам, обновить ее «гардероб», а заодно и позавтракать где-нибудь в кафе. Ее глаза радостно вспыхнули.

– Правда?! Ты избавишь меня от этого ненавистного платья?! Оно снится мне по ночам. Эти голубые, как слезы, цветочки на фоне дремучей тоски... и безобразные красные маки.

– Но на твоем платье нет никаких маков, - удивился он.

– Разве? – Девушка растерянно закусила губу и поспешила добавить: – Я же сказала: во сне... Так я по-быстрому умоюсь, и мы сразу пойдем, да?

На улице она двумя руками взяла Тиграна под руку, прижавшись к нему плечом и щекой, будто маленькая дикарка, впервые оказавшаяся на людях, и, жмурясь на солнце, промурлыкала:

– Как мне хорошо сейчас, Фауст. Мы всегда гуляли вот так с папой. Он любил таскать меня повсюду с собой. Он вообще меня очень любил. Я даже думаю, больше, чем сестренку.

Тигран насторожился. Впервые с момента их знакомства она сама заговорила о своем прошлом.

– Как давно это было, моя таинственная Одидь? – осторожно спросил он.

– Безумно давно! Тысячи лет назад. И даже еще раньше. Это было до нашей с тобой эры. – И с задумчивой рассеянностью добавила: - А может только вчера.

Он искоса взглянул на нее, но предпочел промолчать.

– А босоножки мы тоже поменяем? – спросила она.

– Все, что ты пожелаешь.

– И купишь мне сумочку, в которой, как прежде, я смогу держать разные женские мелочи? Ужасно неудобно себя чувствуешь, когда ее нет.