Клара задумчиво смотрела на дверь, за которой скрылся Гроссе, на расплывчатый силуэт его тела, просвечивающий сквозь матовое стекло.

От избытка событий в голове у нее все путалось. Путешествие к океану (Гроссе не баловал ее прежде загородными прогулками). Заточенный за каменной оградой полудикий юноша – сын Гроссе, абсолютная его копия. Пес с чужой головой, как отголосок ужасов Вивария. Странное забытье перед потрясающей красоты хрустальным черепом. Их первый совместный выход в свет. И венец дня чудес – предложение Гроссе.

Вот только радости почему-то не было. Более того, она чувствовала себя раздавленной, униженной, осмеянной.

Никогда за все проведенные вместе годы он не относился к ней так серьезно. Не посвящал в свои дела, не показывался с ней на людях. И уж тем более не заговаривал о браке. Так почему же она не радуется? Не торжествует долгожданную победу?

Сделав ей так странно обыгранное предложение, он уединился с хозяйкой дома, откровенно к нему неравнодушной. Конечно, Клара не ждала от него пылких речей и нежных взглядов, учитывая натуру Гроссе и их многолетнюю связь, давно превратившуюся для него в привычку. И все же. Если уж он, по неведомым ей причинам, решился на подобный шаг, то мог бы проявить к ней хотя бы элементарный такт, а не унижать перед своими же друзьями. Она интуитивно угадывала что-то неладное за каскадом обрушившихся на нее перемен, и это ее угнетало и настораживало.

Клара поменяла постельное белье, вытащила из клозета пижаму для Гроссе и, бросив ее на диван, отправилась на кухню варить кофе. Яблоко Гроэра, отполированное до блеска ее руками, лежало рядом, на барной стойке. Сама не зная зачем, она перенесла его в спальню и положила на тумбочку.

Гроссе вышел обмотанный полотенцем, прошлепал босыми ногами к дивану и натянул на себя пижаму. Молча поставив перед ним две чашки кофе, Клара скрылась в ванной.

Раздевшись, она окинула свое тело критическим взглядом. Чахлая грудь, плоский живот, узкие плечи с остро торчащими ключицами. Тонкая длинная шея.

Ну и как может выглядеть свадебный наряд на такой вешалке? – усмехнулась она мрачно и пустила из душа горячую воду, чтобы пар занавесил ее отражение.

Когда Клара вернулась, Гроссе уже лежал в постели. Выпив остывший кофе, она легла рядом. Просунув руку ей под голову, он слегка привлек ее к себе и, придав голосу надлежащую мягкость, сказал:

– Ты переедешь ко мне сразу же, как мы поженимся.

– Оставь, пожалуйста, – раздраженно отмахнулась она.

– В чем дело, Клара? Объясни. Ты мне не веришь? Я слишком долго заставил тебя ждать?

Она промолчала.

– Ну да, да. Прежде я и думать не хотел о женитьбе. Ведь ты все равно была рядом. Какая разница...

– Никакой. Если не считать, что мы живем врозь и скрываем наши отношения. Но что заставило тебя вдруг изменить своим принципам?

Гроссе понимал, нужно быть предельно осторожным. А главное не перегнуть палку. Излишняя напористость только все погубит. И он счел уместным вспылить:

– Можно подумать, я принуждаю тебя насильно. Не хочешь, не надо. Оставим все как есть. Лично я не возражаю.

– Ты прекрасно знаешь, как давно я мечтаю об этом. Но я хочу понять, почему именно теперь.

– Почему? – Он лихорадочно искал ответа. – Возможно, желание сделать тебе приятное. Ты это заслужила. Возможно, приближение старости. На каком-то зигзаге жизненного пути начинаешь понимать, что одиночество не самая лучшая вещь на свете.

– Одиночество? Тебя тяготит одиночество?! – удивилась Клара. – Но ты всегда казался мне таким самодостаточным, ни в ком не нуждающимся.

– Да, черт возьми, тяготит! – с неожиданным раздражением рявкнул он. – Это проклятое, никогда не затухающее чувство оторванности, неполноценности, физического и ментального дискомфорта. Оно, как голодный подсос в кишках, выело меня изнутри. Сколько я себя помню, я всегда был один. Моя бабка – мать отца, единственный близкий мне по крови человек, до конца своих дней жила в доме отца, в Мюнхене. Но даже от соседей скрывала сам факт моего существования. Пока я был маленький, она не позволяла мне выходить со двора. А потом определила в школу-интернат, в Зальцбург, подальше от дома. Сейчас-то я понимаю, что это делалось в моих же интересах.

Но тогда меня безумно раздражало, что учителя относились ко мне как к сироте. Домой я наведывался только на каникулы... Как ни странно, – задумчиво проговорил он, обращаясь не к Кларе, а к самому себе, – легче всего я переносил отсутствие матери. Хотя очень хотелось бы на нее взглянуть... А вот про отца не забывал ни на минуту. Мысленно я и теперь постоянно разговариваю с ним. Он – мое второе Я. Мой советчик, учитель и друг... К семнадцати годам бабка оформила мне документы на имя Эриха Гроссе, она сказала, что это фамилия моей матери, и отправила учиться в Штаты. Здесь я кончал колледж, потом университет, получал ученые степени, здесь и осел на долгие годы – не хочу говорить: навсегда...

Неожиданно резко обернувшись к Кларе, он вонзил в нее шила зрачков, злясь, что она спровоцировала его открыться перед ней больше, чем ему хотелось бы.

– Кажется, меня не туда занесло, – проворчал он. – Мы ведь говорили совершенно о другом.

– Я очень благодарна тебе, Эрих, за этот "занос", – Клара мягко тронула его руку. – Ведь ты никогда не говоришь со мной о своем прошлом. Я практически ничего о тебе не знаю.

– А тебе и не обязательно знать. Ладно. Вернемся в сегодняшний день, – успокоился он. – Тебя интересовало, почему именно теперь. Отвечаю: раз уж мы все равно вместе, так почему бы нам не узаконить наши отношения. В принципе, мы останемся друг для друга тем же, чем были. Но я знаю, какое значение это имеет для тебя. И хватит копаться в мотивах. Спрашиваю в последний раз: принимаешь ты мое предложение или нет?