Давай выпьем вина, Акива. Наливай себе сам, какое тебе нравится. Здесь италийские вина — фалернское, цекубское, а это — греческие. Вот превосходное самосское. Вот вода, ты можешь разбавлять вино водой по эллинскому обычаю. Есть сушеные фрукты, угощайся без стеснения. Будь моим гостем.

Акива. Благодарю тебя, цезарь, но наш закон позволяет пить только еврейское вино.

Адриан. Вот как? Я думал, запреты касаются только мяса. Я слышал, что вы не едите свинью, зайца, коня и верблюда.

Акива. Есть и другое запрещенное мясо. Но на вино ограничения еще строже.

Адриан. Почему? Вы считаете ваши вина самыми лучшими, а вина других земель не стоящими внимания?

Акива. Нет, дело не в качестве. Просто еврею запрещено нееврейское вино.

Адриан. А кто запретил?

Акива. Бог.

Адриан. Я почему-то уверен, что никакой бог такого запрета бы не одобрил. Мне кажется, дело совсем в другом. Ни один народ, кроме арабов, не садится за стол без вина. Если евреям запретить пить чужое вино, это означает, что они не смогут разделить трапезу ни с кем. Мне кажется, этот запрет выдумали ваши предводители, мудрецы вроде тебя, чтобы отделить евреев от других народов.

Акива. Возможно, и так. Но закон есть закон, кому как не римлянину знать это. Я с удовольствием выпью воды и поем фруктов.

Адриан. Поступай, как знаешь.

Пьют.

Когда я служил в этих местах при моем великом предшественнике цезаре Траяне, недалеко от моего дома жил еврей-ювелир. Он все время пел одну и ту же песню про десять мер. Ты знаешь ее?

Акива. Да, знаю. Десять мер красоты было дано миру. Иерусалим взял девять, остальные взяли одну.

Адриан. Десять мер богатства было дано миру. Рим взял девять, остальные взяли одну.

Акива. Десять мер колдовства было дано миру. Египет взял девять, остальные взяли одну.

Адриан. Ты согласен с этим, Акива?

Акива. Египтяне сами любят поддерживать свою репутацию колдунов и чародеев. Их это нисколько не обижает, напротив, им это даже льстит.

Адриан. Десять мер низости было дано миру. Аравия взяла девять, остальные взяли одну.

Акива. Ты хочешь спеть всю песню? Она длинная.

Адриан. Нет, достаточно. Я хочу спросить: если миру дано было десять мер мудрости, кто взял девять? Израиль?

Акива. Я хотел бы так думать, но повседневный опыт учит, что это не так.

Адриан. Как, разве бывают неумные евреи?

Акива. Увы! Бывают неумные, и просто глупые.

Адриан. Ты — первый еврей, который мне об этом говорит.

Акива. Я слишком люблю свой народ, чтобы льстить ему.

Адриан. Так кто же взял девять мер мудрости, Акива?

Акива. Думаю, никто не взял все девять. Мудрость поровну досталась всем народам. Среди любого племени есть мудрецы.

Адриан. Я согласен с тобой. Мне тоже всегда казалось, что ум распределен между людьми справедливее всего. Никто не жалуется на его отсутствие.

Акива. Если человек чувствует, что ему недостает ума, это означает, что он далеко не так глуп.

Адриан. Какого ты мнения о христианстве?

Акива. Я полагаю, что это неудачная попытка совместить содержание еврейских священных книг с греческими философскими учениями. Первым это попытался сделать александрийский еврей Филон. У него это временами выходило довольно изящно. У Иисуса из Назарета и его последователей это получается очень неуклюже. Это напоминает мне строчку из Горация в его «Науке поэзии», где он пишет о картине, на которой изображена очаровательная женщина с мерзким рыбьим хвостом:

Адриан. Акива, твоя ученость делает тебе честь, но ничего не проясняет. Девять из каждого десятка людей на свете никогда не слышали о Филоне. Они понятия не имеют ни о ваших книгах, ни о греческой философии. Их влечет к христианам нечто совсем иное. В чем, по-твоему, их главная притягательная сила?