– Эх вы! – воскликнула Мэри.

– Давайте, давайте, сержант Пидон! – подхватил Майглоу, жуя слова, как окурок сигареты. – Не будьте таким сухарем.

– Кембридж.

– Вот сукин сын! – рассердился Трейн и хлопнул ладонью по столу. – Да у Майглоу слух, как у радиолокатора, будь он проклят!

– Куда бы он мог звонить в Кембридже? – спросил Майглоу. – В команду мусорщиков?

Я подумал, что он имеет в виду могильщиков на американском кладбище в Кембридже, и гнев во мне, подобно дремавшему животному, вздохнул, повернулся и снова задремал.

Однако я тут же встрепенулся.

– Какой номер? – спросил я у Пидон.

Она как-то странно взглянула на меня, словно хотела сказать, что Майглоу и Трейн и без того достаточно досаждают ей, а тут еще эти травмированные психи.

– Я не имею права… – заговорила было она.

– Вы слышали, что сказал лейтенант? – прервал ее Майглоу. – Назовите номер.

– Он разговаривал с девушкой какого-то летчика. Я все же думаю, что сделаю неправильно, если сообщу номер телефона.

– Номер, пожалуйста! – сврепо повторил Майглоу.

Я уже сидел на краешке табуретки.

– Но вы обещаете не звонить ей? – спросила она Майглоу.

– Пидон! – укоризненно воскликнул тот.

Пидон взяла со стола клочок бумажки.

– Кембридж, один четыре семь шесть.

Номер телефона меблированных комнат миссис Коффин… У меня молнией блеснула мысль: уж не у себя ли в комнате выполняет Дэфни работу для своего влюбленного начальника и в чем именно заключается ее работа?

– Девушка звонила сама или ей звонил доктор? – резко спросил я.

Пидон взглянула на меня и заколебалась, но, наверное, что-то в моих глазах испугало ее, потому что она тут же, как послушная девочка, ответила:

– Вызов заказывал майор Ренделл.

Я чуть не задохнулся от бешенства и, как только меня вновь провели в кабинет доктора, заявил:

– Док, я считаю ваше поведение самым наглым вмешательством в мою личную жизнь.

Доктор даже не поинтересовался, как я узнал о его разговоре с Дэфни. Он посмотрел мне в глаза своими глубокими печальными карими глазами и сказал:

– Боумен, есть одно обстоятельство, которое вы обязаны понимать. Мы – я имею в виду Соединенные Штаты – вложили в вас тысяч двадцать долларов, обучая выполнять определенную работу. Не знаю, чего вы ждете от меня, но я здесь не для того, чтобы заменять вам мамашу (тут я не выдержал и расхохотался, словно изо рта у меня вырвался и тут же лопнул пузырь из жевательной резинки), а всего лишь для того, чтобы заботиться о вашей боеспособности. Как человек я могу интересоваться вашим личным счастьем, но как майор я интересуюсь лишь тем, что вы представляете собой как боец. Потому-то я и считал своим долгом проверить заявление вашего командира и позвонил человеку, который знает вас лучше, чем другие.

Откуда ему стало известно о Дэфни?

Доктор ответил, что он довольно внимательно наблюдает за людьми и давно знает о моей девушке.

– Больше того, – продолжал он, – извините, конечно, но я неплохо знал и Питта, до того как его сбили. Я многое знаю об этой девушке. Откровенно говоря, вам повезло. Откровенно говоря, Пентагону не мешало бы прописывать нам, медикам, такую же терапию.

Как он узнал номер телефона?

От Мерроу.

А Мерроу, несомненно, добыл его у Хеверстроу. Хитер, мерзавец! Ну, а что же, если не секрет, сообщила моя девушка?

– К моему удивлению, – ответил врач, – она то и дело принималась плакать. Вот уж не думал, что она из такой породы. Она сообщила нечто весьма интересное. Я позволил себе спросить, действительно ли она любит вас. Она ответила, что любит больше, чем всех остальных, с кем встречалась до вас, но вы якобы не любите ее.

Я промолчал. Что может ответить на это военный летчик военному врачу?

А Ренделл говорил еще о многом. О том, как мисс Пул рассказала, что она редко ошибалась в оценке людей и считала, что я способен любить по-настоящему, – во всяком случае, так, как это слово понимала она. «Да, мудреное это слово – „любовь“, – заметил доктор. Дэфни ответила ему, что в условиях войны некоторые понимают это чувство по-своему. И еще она сказала… Однако я был настолько ошеломлен, что запомнил лишь, как доктор пристально переводил взгляд с одного предмета на другой, а потом заговорил о значении завтрака, о калориях, о выносливости и под конец рассказал эту нелепую басню о вороне.

Не знаю, почему, но я уходил от него с таким чувством, словно родился заново. Я попытался позвонить Дэфни, но ее не оказалось дома.

Командование военно-воздушных сил начало поднимать наш боевой дух, и вечером у нас состоялся эстрадный концерт под названием «Никогда не вешай нос!», устроенный объединенной службой культурно-бытового обслуживания войск, и, клянусь, я опасался, что от смеха заработаю грыжу. Какая все же сумасшедшая штука жизнь! Утром мучительные спазмы в желудке в ожидании вылета на Швайнфурт, а вечером спазмы совсем другого рода – от хохота, и в течение всего дня странные думы о смерти и о любви. В своем ли я уме? Но тогда вообще существуют ли нормальные люди?