“Любовь” и не скрывает того, что поддельна. Сильный может позволить себе быть честным. Глядя тебе в глаза, нагло: “Вот я. Тебе известно, кто я такая. Да, я такая. Все, что я скажу, будет заведомою ложью. Единственная правда, что все равно я тебя обольщу”.

То, что “любовь” между мужчиной и женщиной — чувство, в отличие от любви родительской или дружеской, при всей его настоятельности, не настоящее — обнаруживается на каждом шагу. Любовь к родителям, братьям-сестрам, немногим друзьям детства и юности — со мной, во мне до самой смерти. Ну, а по отношению к ним? Стоит сменить одну на другую — нам вменено в обязанность все былое “забыть”, вытеснить память из сердца, предавшись всецело новой любви. Некогда кто-то сказал: женщина никогда не забывает своего первого. Затем кто-то поправил: женщина никогда не забывает ни одного. Со временем последнее (включив первое по закону поглощения меньшего большим) превратилось уже в своего рода аксиому. Сомневаюсь. Видел я женщин с исключительной памятью о какой-то самой серьезной в их жизни встрече; но, во-первых, совершенно необязательно, чтобы этот он был первым, он бывает и четвертым... Большинство же их просто нацелено всей остротой желания и полнотой привязанности только на сегодняшнюю жертву-ловца, они не врут, когда говорят; “Никого, кроме тебя, не помню; да никого до тебя и не было”. Ну, а потом и я стану бывшим — и вот меня нет для нее, и я вослед предыдущим былым-небывалым отошел в Элизеум теней (и хорошо еще, если оставил, набросил хоть тень на плетень ее дальнейшей жизни), а есть только следующий... О чем говорить, когда в моей памяти на протяжении десятков лет — вдруг, непрошенно остро всплывают воспоминания детства, как я чуть не отморозил пальцы ног, катаясь на лыжах, как они болели и ломили, пока мать растирала их спиртом, — память достает до дальних времен; но почему же тогда — никакой живой памяти о потере, например, невинности, никаких вспышек (ведь умом, если напрячься, я тупо, бесчувственно помню — все было тогда чрезвычайно острым, казалось необыкновенно важным, даже когда было разочарованием) или еще от очень многого... со многими...конечно, умом я вспомню многое и многих, но никакой памяти сердца или пусть хоть нервных окончаний, как ни бейся! помню только, что у нее была большая голова на малом теле, волосы паклей, кривоватые японские — короткие вообще, а в нижней, подколенной части особенно — ноги, а вот как она... а, разве все упомнишь... Ничего решительно! А между тем, вспоминаю ли я о своей матери? о своем ребенке? нет, я просто не забываю о них, они растворены в моей повседневной душе, они — во всем мне, они — я. А все эти мордасти... зачем-то сводящие с ума полгода, чтобы затем позабыть все, как и не было. Как и не было!

“Любовь” не проделывает так предсказуемо путь от начала влюбленности к ее самоисчерпанию только тогда, когда встречает затруднения. Трудно добиться взаимности. Все, однако, проходит, стоит ее добиться; не жаль и затраченного труда. Более редкий случай — зато на нем влюбленность-любовь может держаться иногда очень долго, годами, — когда трудно не только добиться ответной влюбленности, но столь же трудно и удержать ее; когда все время нужно поддерживать огонь, разогревать его, раскалять, нужно все время быть горящей лампой в рефлекторе, где женщина является отражателем, зато многократно усиливающим тепловой эффект лампы. Со мной так было однажды... это надолго.

Тут любовь заканчивается не потому, что истекает влюбленность. Она умирает, обгорая, потому, что больше невмоготу ее переживать.

Ведь по каким бы причинам такая вот (какая такая? а — редкая) женщина ни вела себя так, главная из них: ей нужна либо тотальная любовь, либо уж ничего не нужно, все меньшее: привычку-привязанность-дом-семью-очаг — она, ни во что не ставя, не дорожа, готова разбить, похерить, отмести еще до создания. Женщина-самоотказница. Но за всяким отказом стоит опыт. Когда сопротивление редкого человеческого материала таково, что от долгого давления жизни он стал только тверже. Вот это-то непременное наличие опыта в ней — и не дает жить.

Мне удалось унести ноги потому, что внезапно, отчетливо остро узрев ситуацию и себя в ней со стороны, я увидела, что впуталась в семейное дело и, хотя де юре (что смешно, при юридически неоформленных отношениях) являюсь единственной женой, но де факто уже стала кем-то вроде младшей жены восточного человека — при якобы отсутствующей, а на самом-то деле занимающей свое действительное место старшей (всегда нелюбимой, но всегда старшей) жены. Или, если перевести на язык нашей неописуемой, но сказуемой цивилизации, превращаюсь в ту самую, невозможную для меня третью-не-лишнюю (настояв пред тем именно на том, чтобы быть первой-и-последней., — удивительное круговращенье вечного идиотического колеса). Ощутив, что от меня опять берется только энергия, подзаряжающее его, от-вращенное от меня же, энергопитающей, внимание, — и остро захотев вдруг, чтобы кто-то, наконец, внял в кои-то веки и мне, я такого “кого-то” как раз и встретила — как нельзя более вовремя.

Вовремя, чтобы унести ноги от предыдущего женатика — и влипнуть с ситуацию с последующим. Из огня да в полымя. Если бы я тогда была в состоянии рассуждать, такой провальной глупости, как связь с еще одним женатым, — такой глупости ни за что бы не произошло. Но я совсем обалдела от жизни втроем; с другой же стороны, думаю я, этот опыт, вместо того, чтобы увести меня вообще от таких опытов подальше, уводил подальше только от самого единичного виновника опыта, зато подключал вообще — к самому напряжению тока, исходящего от всех несчастливо женатых мужчин, настраивал на всегда одну и ту же (в самых различных вариантах семейного несчастья) волну их позывных: “Спаси! Приди и владей мной!”.

Наслышан — большинство мужчин устроены по-другому. Им (если их послушать) безразлично прошлое их женщин — были бы верны в настоящем. Если они и ревнуют к прошлому, то — к болезненному облачку, по временам затемняющему душу, однако не мешающему тотально — жить, работать и отдыхать.

Нет оснований думать, что все “нормальные” лгут, — ведь тогда сама жизнь на земле была бы невозможной — в том виде, в каком идет; cколько сейчас женщин, проживших жизнь только с одним мужчиной? 0,001%–0,0001%? — следовательно, все человечество, соединенное в пары, где каждый партнер имел связи (и не одну) д о т о г о, не могло бы в своих наличных семьях жить спокойно — ни минуты.

Но по обрывкам фраз вокруг, но по вырывающимся иногда возгласам приятелей, но по чему-то еще я делаю вывод, что на самом деле все же мало кто из мужчин устроен с о в с е м “по-другому”; только то, что у большинства свернуто и достается из комода сердечной памяти, чтобы развернуть и вглядеться, лишь по случаю, кое-когда, — у меня развернуто и усилено до той индивидуальной психопатии, без которой каждый из нас не является вполне — собой, о которой говорится “всяк по-своему с ума сходит”. У кого что болит. У меня — это. Но в боли этой выявлено, ей-богу же, то, что и в других сидит — и временами встает в полный рост и доводит до белого каления.

Из-за чего мучаюсь? Из-за того, что молоко белое.

Этот, в отличие от предыдущего, действительно не любил свою жену. Он не любил ее беззаветно. До страсти. И от меня поэтому ждал только одного — чтобы я во всем являла ее противоположность. Собственно, за это он меня и “полюбил” — за то, что именно в моем лице он встретил чаемую Противоположность. Гонимый желанием найдет какие-то милые ему ее приметы (ведь они-то выпуклее всего и бросятся ему в глаза, о ж и д а ю щ и е в с т р е т и т ь) — в чьей-то случайной ч а- с т и ч н о й противоположности, по воле страстного желания приняв ее за п о л н у ю противоположность. А затем, познакомившись с человеком детальнее и напоровшись на то, что противоположность неполна, какие-то ненавистные черты родового сходства сохраняются, — что он будет делать? Взрослый человек, он постарается примириться с медицинскими фактами жизни, так ведь? Как мирится с ними любая женщина.