Минин озлился в первый раз в жизни и возразил:

— Уж неча сказать — ты умница; погляди-ка на своё-то рыло, коли б умнее была, то не была бы Минишна... голь одна непрокатная... А он, гляди, — точно боярский сын: и зипунишка и порты суконные; да на лошади охотницкой, да на седле стремянном, да уздечка наборная... И помянешь ты моё слово, будет он не иереем, а архиереем, и подойдёшь ты тогда сама к нему к ручке... значит, под благословение... вот-те тогда ты будешь дура.

— Уж и дура, — захныкала и заголосила баба, — из-за щенка.

— Ну, уж завела, — и с этими словами Минин махнул рукой и вышел из избы.

Никита Минич после рукоположения его в иереи назначен был священником в Нижний Новгород, в небольшой приход [2] , но слава о нём распространилась быстро между жителями города и между гостями, так что в воскресенье и в праздничные дни церковь наполнялась многочисленными богомольными, в особенности послушать его нововведения, т.е. единогласие в пении, согласие в службе и, наконец, проповедь его, которая была тоже новшеством.

С завистью глядели на него его собраты, остальные священники, и в особенности на последнее.

— Это латынство, — говорили одни.

— Это еретичество, — стали распространять другие.

Народ же приходил в умиление и от согласной службы, и от стройного пения на клиросе, и от превосходной его проповеди.

Говорил Никита Минич кратко, сжато и вразумительно; проповеди его касались земной жизни Христа, апостолов и угодников, и неоднократно он вызывал слёзы умиления из глаз слушателей.

После одной из таких проповедей к нему после службы подошла бывшая царская невеста Марья Ивановна Хлопова. Она просила его и жену его Прасковью Васильевну хлеба-соли откушать.

Отец Никита поблагодарил её и вдвоём с женою проводил се домой.

За трапезой разговорились они о том о сём, и Хлопова рассказала свою странную судьбу.

— Взята я была годков девять тому назад, — говорила она, — в царский терем как невеста царя Михаила Фёдоровича и назвали меня Марьей-Настасьей и стали чествовать царицей и ожидали только возвращения из пленения польского святейшего митрополита Филарета, чтобы обвенчать меня с царём. И жених и царица-матушка любили меня... Но приключилась со мною беда: есть перестала, и так смутно сделалось. Михаил Михайлович Салтыков, племянник царицы, дал мне лекарство, а сам отправился к царю и объявил, что я испорчена, неизлечима... Посадили меня и всех моих родных в кибитки и отвезли в Тобольск; с возвращением из пленения святейшего Филарета меня перевезли с родственниками Желябужскими в Верхотурье, а год спустя — сюда, в Нижний... Живу я здесь и горе мыкаю, а царь доселе ещё не женат.

— Царица небесная, да не дали ли тебе, боярышня, зелья? — всплеснула руками жена отца Никиты.

— Был у тебя Нефёд, сын Минина, — вставил отец Никита, — ты бы ему порассказала. Он человек ближний и у царя, и у святейшего патриарха Филарета. Святейший человек, правдивый, он бы и сыск учинил.

— Салтыковы — люди знатные, сильные, им и вера... Говорят люди: с богатым не тягайся, с сильным не борись, — вздохнула Хлопова. — Рады мы, что из Сибири нас возвратили. Да и как доказать поклёп Салтыкова, и коли не докажу, выдадут меня ему головой, тогда и кнут, и снова Сибирь.

— Не страшись, боярышня! Коли будет кнут, то не тебе, а мне, — возразил горячо отец Никита. — Будешь ты в стороне, скажу, дескать, на духу баяла мне Марья Ивановна правду... А я расскажу патриарху.

— Как знаешь, отец Никита, ты умнее нас... Но гляди, тебе бы не пострадать. Молод ты, да и жена у тебя распрекрасная, — и при этих словах Хлопова поцеловала Прасковью Васильевну.

Последняя прослезилась и обратилась к мужу:

— Горяч и молод ты, Никита Минич, а там, на Москве, народ лукавый.

— Не бось, молод я годами, а не духом. Поеду я к Нефёду Козьмичу Сухорукому, он меня наставит, и с Божьей помощью, если мы не низложим врагов, то дела не испортим и Марью Ивановну не погубим.

— В таком разе поезжай, отец Никита... Я тебе на дорогу дам.

— На дорогу и у меня станет; сколотили мы с женой кое-какую копейку бережливостью, а там, коли Бог и царь тебя, Марья Ивановна, взыщут, и нас не забудешь.

После этой беседы жена отца Никиты стала посещать ежедневно бывшую царскую невесту, а муж её испросил у местного благочинного разрешение съездить на месяц в Москву и готовился к дороге.

Купили пару лошадей, телегу, наняли черемиса в кучера, уложили вещи отца Никиты, и после молебна у Марьи Ивановны, с благословениями жены, отец Никита уехал в Москву.

Тащился отец Никита по ухабистым дорогам медленно, без приключений, а недостатка в еде не было, — наложили ему и жена и царская невеста всего вдоволь, не только на путь в Москву, но и на край света.

Скучно ехать так долго отцу Никите, и заводит он с черемисом зачастую разговоры и шутит с ним.

— В первый раз, — спрашивает он своего возницу, — ты едешь в Москву?