Но, видя, что это не берёт и кручину девичью не разгоняет, старушка продолжала шамкать:

— И пса слушают, и кошки мявкают, аль гусь гогочет, аль утица крякнет, и петел поёт, и курица поёт — худо будет; конь ржёт, вол ревёт, и мышь нарты грызёт, и хорь нарты портит, и тараканов много — богату быти и сверьщиков такожде; кости болят и подколенки скорбят — путь будет; и длани свербят — пенязи имать; очи свербят — плакати будешь...

— У меня день-деньской, бабушка, очи свербят. Ах! не дождусь, — невольно проговорилась Паша.

— Дождёшься, дождёшься, кот Васька моется, да, слышишь, и конь ржёт... Чуют гостей...

В это время петух пропел; старушка набожно перекрестилась и стала шептать:

— Когда же двинут ангелы Господни одежду и венец от престола Господня, тогда пробуждается петел, поднимает глас свой и плещет крылами своими...

— Бабушка, бабушка, поворожи... погадай... уж больно соскучилась...

Старуха ушла в сени, принесли оттуда ведро с водой, прошептала над ним какую-то молитву и, осветив воду лучиной, сказала:

— Гляди, Паша, теперь в воду: что увидишь, то и сбудется.

— Вижу его на коне, он скачет! — воскликнула Паша.

— Видишь, суженого и конём не объедешь, — торжество вала старушка.

В это время послышался топот копыт, у Паши замерло сердце, она бросилась из избы на двор: это приехал из Нижнего Никита Минич.

Увидя на нём одежду послушника, Паша остановилась и побледнела.

Привязав лошадь к крыльцу, Никита Минич подошёл к ней, обнял её и поцеловал несколько раз.

— Видишь, ни к отцу, ни к матери, а к тебе заехал я... Отец Василий дома?

— Сейчас будет, он на крестинах. Зайди, Ника... что я!.. Никита Минич...

— Называй меня Никой, так называла меня и покойная мать... Но как ты похудела?..

— Тосковала по тебе, противный, а ты, чай, нагляделся на красавиц и в церкви, и на ярманке?

— Молился Богу, — серьёзно возразил Никита Минич, — да о тебе, грешный, думал... Думал, думал и вот приехал... Где батюшка, пущай решает судьбу нашу...

В это время показался и батюшка, ему кто-то сообщил о приезде гостя.

Отец Василий, увидя Никиту Минича, бросился к нему на шею и не знал на радостях, что говорить.

Он ввёл его в избу, посадил в углу под образа, любовался им и только приговаривал:

— Ну, спасибо... не ожидал... потешил старика... Паша... тётушка... что в печи, на стол мечи... чай, голоден... на коне приехал... где взял...

Между тем Паша и бабушка засуетились, накрыли на стол и действительно подали всё, что у них имелось.

Когда старик немного успокоился, Никита Минич стал рассказывать ему о том, какие порядки он ввёл в Макарьевском монастыре и как митрополит Ефрем взыскал его; в конце же своего рассказа он присовокупил:

— Теперь, батюшка, от тебя зависит: аль принять мне лик ангельский, аль быть иереем...

— Как от меня? — спросил отец Василий удивлённо.

— Так, коли отдашь мне Пашу, тогда я иерей; коли нет — я чернец.

— А я тут при чём? — бормотал несвязно старик. — Погляди на голубицу, измаялась... Ты уж с нею поговори... а мне что?.. Ведь тебе жить с нею, а я на старости полюбуюсь вами... будьте счастливы, дети...

Старик заплакал. Паша не выдержала и бросилась к нему на шею; Никита Минич стала на колени, а догадливая бабушка сняла со стены благословенный образ матери Паши и подала его батюшке. Паша стала тоже на колени.

Отец Василий благословил детей, поцеловался с ними и велел им тоже поцеловаться.

Радостная семья после уселась за стол, и за чаркой пенного пошли расспросы и рассказы.

Никита Минич объявил, что митрополит долго не может оставаться в Нижнем и что желает рукоположить его у Макарья во дьяконы, а на другой день, после обедни, в старой церкви рукоположить в иереи. Нужно поэтому торопиться и назавтра обвенчаться, а на послезавтра ехать в Нижний одному; потом он приедет за женой.

Как ни была грустна такая торопливость, однако ж семейство отца Василия согласилось на это, и долго за полночь они толковали о том, как что устроить.

На другой день рано утром Никита Минич взял с собою Пашу и они отправились к отцу своему, чтобы попросить благословения.

Отец обрадовался его приезду и, когда узнал о милости к нему митрополита, пришёл в восторг и тут же благословил его и Пашу. Сестрёнка Никиты Минича была тоже довольна его счастьем; одна только мачеха надулась, и когда они ушли, свирепо сказала, как-то злобно искривив рот: «Ведь дуракам всегда счастье».