Шрифт:
При этих доказательствах, опрокидывавших всё расколоучение, святители Александр, Антоний, Феоктист, Сергий, Салтыков, Потёмкин, Сергий, Серапион, Неронов и даже поп Никита заявили о своём раскаянии и на другой день обещались в сборе исповедать никоновское учение.
Остались же глухи к истине: Аввакум, Фёдор и Лазарь. Собор присудил их к расстрижению и исполнение приговора назначил на 13 мая.
В Москве сделался праздник: встречавшиеся знакомые поздравляли друг друга и целовались — у всех точно гора свалилась с сердца, как будто все переродились, как будто, потеряв свою церковь, они вновь её обрели.
Народ единогласно почти кричал:
— Прежде говорили, что Никон насильно ввёл свои книги и все церковные порядки, а теперь он в изгнании... в унижении... И коли сами же его враги признают всё, что он ни учинил, православным, так значит учение его доподлинно Христово.
Когда же, по окончании собора, архиереи стали разъезжаться по своим подворьям, народ целовал их одежды, падал ниц и пел многие лета.
13 мая царь-колокол призвал Москву в Успенский собор. Все архиереи и всё московское духовенство служили соборне, и бывшие отщепенцы служили с ними вместе, чем доказали присоединение их вновь к общей церкви. По окончании службы митрополит Питирим обратился со словом увещевания к Аввакуму, Фёдору и Лазарю; но те в резких выражениях отреклись от присоединения к нашей церкви.
Тогда их предали анафеме, расстригли и срезали у них бороды [77] ; затем они были отправлены в Николаевский монастырь на Угреше.
После чего собор написал духовенству окружное послание с пояснением никоновских исправлений и, вместе с тем, издал книгу, сочинённую белорусским монахом Симеоном Полоцким, под заглавием: «Жезл правления».
Это было полное торжество никоновского учения, или, другими словами: православия. Узнав об этом, Никон долго постился, плакал и говорил:
77
В истории Соловьёва неверно переданы последствия собора — так, например, он приписал этому собору резание языков, чего не было, — а потому сообщаемые мною факты взяты нами из исторических раскольничьих сочинений. Резание же языков и рук совершилось после низложения Никона.
— Не даром я жил на свете...
XXX
СОБОР ПРОТИВ НИКОНА
В то время, когда шёл собор против раскольников, Алексей Михайлович получил извещение, что восточные патриархи, по случаю войны, господствовавшей на западной и южной окраине Руси, отправились в сопровождении грека Мелегия через Азию в Астрахань, чтобы оттуда следовать далее Волгою.
Государь встревожился и боялся, чтобы дело не было предрешено патриархами на пути, и, интересуясь, чтобы они поскорее приехали в Москву, он написал 11 марта 1666 года архиепископу астраханскому:
«Как патриархи в Астрахань приедут, то ты бы ехал в Москву с ними и держал к ним честь и бережение. Если они станут тебя спрашивать, для каких дел вызваны они в Москву, — то отвечай, что Астрахань от Москвы далеко, и потому ты не знаешь, для чего им указано быть в Москву, — думаешь, что велено им приехать по поводу ухода бывшего патриарха Никона и для других великих церковных дел, а то не сказывай, как бы был у него вместе с князем Никитою Ивановичем Одоевским. Во всём будь осторожен и бережен, да и людям, которые с тобою будут, прикажи накрепко, чтобы они с патриаршими людьми о том ничего не ускорили и были б осторожны».
Конец этого письма явно указывает, что у царя не установилось ещё окончательно мнение о необходимости низложить Никона и поступить жестоко с собинным другом своим.
Но патриархи ехали через Кавказ, и поездка была медленная, так как они кружили, пока попали в Астрахань. Прибыли они туда в конце лета.
Архиепископ Иоасаф и тамошний воевода встретили патриархов с подобающей честью и торжественностью, и после кратковременного отдыха патриархи совместно с архиепископом тронулись по Волге в путь.
В Астрахани явился к ним находившийся там в ссылке наборщик печатного двора Иван Лаврентьев.
— Что тебе нужно от патриархов? — спросил его грек Мелетий.
— Невинно я сослан сюда, — отвечал Лаврентьев, — всё же по невежеству судей: они опечатки принимают за латинское воровское согласие и римские соблазны. Не понимают они, что корректурные листы и самые листы считают в осуждение.
Патриархи велели ему ехать с ними в Москву для личного доклада царю.
Явился тоже к ним и слуга гостя Шорина, из-за которого была земская смута; слуга назывался Иван Туркин. Его обвиняли в сообществе с волжскими разбойниками, наказали и сослали, — он же находил суд неправым. Патриархи и его взяли с собою.
Узнав об этом, царь велел написать греку Мелетию, чтобы он сказал патриархам: чтобы они-де не ссорились с царём, а воров отдали б воеводам...
В начале ноября все московские церкви ударили в колокола, и царь сам выехал по дороге на Кострому, навстречу патриархам.
Под высланные им из Москвы экипажи отправлено туда 500 лошадей.
Патриархов встретил царь речью, которая начиналась так:
— Вас благочестие, яко самых святых верховных апостол приемлем; любезно, яко ангелов Божиих объемлем, верующе, яко Всесильного Монарха всемощный промысл, зде архиераршеским пречестным пришествием в верных сомнение искоренити, всякое желанное благочестивым благое исправление насадите и благочестно, еже паче солнце в нашей державе сияет известными свидетелями быти и св. российскую церковь и всех верных возвеселити, утешити. О святая и пречестная двоице! что вас наречёт, толик душеспасительный труд подъемших? Херувимы ли, яко на нас почил еси Христос? Серафимы ли, яко непрестанно прославляете его? и т. д...