– Чудесно. Герцог Алансонский не хочет уезжать, он очень ясно высказался на этот счет. Избрание герцога Анжуйского польским королем и нездоровье короля Карла изменили все его намерения.

– Так это он провалил наш план?

– Да.

– А он не выдаст нас?

– Пока нет, но предаст при первом удобном случае.

– Трусливая душонка! Предательский умишко! Почему он не отвечал на письма, которые я ему писал?

– Для того, чтобы иметь вещественные доказательства, но не давать их. А пока все проиграно, не так ли, де Муи?

– Наоборот, сир, все выиграно. Вы хорошо знаете, что гугенотская партия, кроме небольшой группы сторонников принца Конде, стояла за вас, а входя в сношения с герцогом Алансонским, пользовалась им только как щитом. И вот, со времени торжественного приема польских послов, я успел всех их вновь объединить и связать с вашей судьбой. Чтобы бежать с герцогом Алансонским, вам было достаточно ста человек; теперь я завербовал пятьсот, через неделю они будут готовы и расставлены отрядами вдоль дороги на По. Это будет уже не бегство, а отступление. Сир, довольно с вас пятисот человек? Будете ли вы чувствовать себя в безопасности с такою армией?

Генрих улыбнулся и, хлопнув его по плечу, сказал:

– Ты-то, де Муи, знаешь – и знаешь только ты один, – что король Наваррский, по свойству своей натуры, совсем не так пуглив, как некоторые думают.

– Э, боже мой! Мне ли не знать, сир! И я надеюсь, что уж недалеко время, когда вся Франция будет знать это не хуже меня.

– Но заговорщикам необходим успех. Первое условие успеха – решимость, а для того, чтобы действовать решительно – то есть быстро, прямо, крепко, – надо быть уверенным в удаче.

– Сир, по каким дням бывает охота?

– Каждую неделю или каждые десять дней – или с гончими, или соколиная.

– Когда была последняя охота?

– Сегодня.

– Значит, через неделю или через десять дней опять поедут на охоту?

– Несомненно, а может быть, и раньше.

– Выслушайте меня. По-моему, все успокоилось: герцог Анжуйский уехал, и о нем забыли думать; здоровье короля с каждым днем улучшается; преследования гугенотов почти прекратились. Делайте глазки королеве-матери, делайте глазки герцогу Алансонскому; все время ему твердите, что вы не можете уехать без него; постарайтесь, чтобы он вам верил, – это самое трудное.

– Будь покоен, поверит!

– А вы думаете, что он так доверяет вам?

– Совсем нет, избави боже! Но он верит всему, что говорит королева Наваррская.

– А королева нам служит искренно?

– О! У меня на это есть доказательства. Кроме того, она честолюбива – и несуществующая наваррская корона жжет ей лоб.

– Хорошо. Тогда за три дня до охоты пришлите мне сказать, где она будет – в Бонди, в Сен-Жермене или в Рамбуйе; прибавьте, что вы готовы; а когда мимо вас проскачет Ла Моль, следуйте за ним и гоните во весь мах. Лишь бы вам выехать из лесу, а там пусть королева-мать, если ей захочется вас видеть, скачет за вами вслед. Только, как я надеюсь, ее нормандские лошади не увидят даже подков наших испанских жеребцов и берберских лошадей.

– Решено, де Муи.

– У вас есть деньги, сир?

Генрих поморщился так же, как морщился всякий раз при таком вопросе.

– Не очень много, но, кажется, они есть у Марго.

– Все равно, ваши ли, ее ли, но берите с собой как можно больше.

– А что ты будешь делать до этого?

– После занятий делами вашего величества – и очень действенно, как вы видели, – надеюсь, что ваше величество разрешите мне заняться моими собственными?

– Конечно, де Муи, конечно! Но какие это у тебя «свои дела»?

– Вот какие, сир. Ортон – мальчик умный, и я особенно рекомендую его вашему величеству – вчера сказал мне, что встретил около Арсенала этого разбойника Морвеля, что он благодаря лечению Рене теперь поправился и, как подобает змее, греется на солнышке.

– Ага! Понимаю, – сказал Генрих.

– Вы понимаете? Это хорошо… Когда-нибудь вы будете королем, и если вам тоже надо будет отомстить кому-нибудь, то вы осуществите вашу месть по-королевски. Я же солдат и буду мстить по-солдатски. Поэтому, как только наши мелкие дела устроятся, что даст этому разбойнику еще пять-шесть дней на поправку, я погуляю около Арсенала, пришпилю мерзавца к земле четырьмя хорошими ударами рапиры и тогда уеду из Парижа с облегченным сердцем.

– Делай свои дела, мой друг, делай! – сказал король Наваррский. – Кстати, ты ведь доволен Ла Молем?

– О-о! Обаятельный юноша, преданный вам душой и телом, сир! Вы можете на него положиться, как на меня… Молодец!..

– А главное – умеет молчать. Мы возьмем его с собой в Наварру и там подумаем, чем сможем его вознаградить.

Едва король Наваррский с хитрой улыбкой произнес эти слова, как дверь распахнулась, точно сорвалась с петель, и появился тот, о ком шла речь, бледный, возбужденный.