Герцог Алансонский затрепетал; он и всегда дрожал перед братом Карлом, а теперь с тем большим основанием, что, вступив в заговор, сам создал себе повод бояться брата. Тем не менее он побежал к брату с рассчитанной поспешностью.

Карл стоял, насвистывая сигнал «на драку!». Входя, герцог Алансонский подметил в стеклянных глазах Карла ядовитое, хорошо знакомое выражение ненависти.

– Ваше величество требовали меня к себе? – сказал он. – Что угодно вашему величеству?

– Мне угодно сказать вам, мой добрый брат, что в награду за ту большую дружбу, какую вы питаете ко мне, я сделаю для вас то, чего вы больше всего желаете.

– Для меня?

– Да, для вас. Найдите у себя в уме нечто такое, о чем мечтали вы все это время, но просить меня не смели, и что теперь я сам хочу вам подарить.

– Сир, клянусь вам, как своему брату, – сказал Франсуа, – что я желаю только одного – доброго здоровья королю.

– В таком случае, Алансон, вы должны быть довольны: нездоровье, постигшее меня во время приезда поляков, теперь прошло. Благодаря Анрио я спасся от разъяренного кабана, который чуть не вспорол меня, и теперь чувствую себя так, что не завидую самому здоровому человеку в королевстве; таким образом, вы не окажетесь плохим братом, если пожелаете мне чего-нибудь другого, кроме здоровья, которое и без этого отлично.

– Я ничего не хотел, сир.

– Нет, нет, Франсуа, – возразил Карл, начиная раздражаться, – вам хотелось наваррской короны, о чем вы сговаривались с Анрио и де Муи: с первым – для того, чтобы он отказался от нее, со вторым – чтобы он вам ее доставил. Анрио от нее отказывается, а де Муи передал мне вашу просьбу, поэтому корона, которой вы домогаетесь…

– Что же? – спросил дрожащим голосом герцог Алансонский.

– А то же – смерть дьяволу! – что она ваша.

Герцог Алансонский страшно побледнел; кровь сразу прилила к сердцу, едва не разорвав его, затем отхлынула к конечностям, а щеки густо залила румянцем: в данное время королевская милость приводила его в отчаяние.

– Но, сир, – заговорил герцог, дрожа от волнения и тщетно стараясь овладеть собой, – я же ничего не хотел, а главное, не просил ничего подобного.

– Возможно, – ответил Карл, – возможно, потому что вы очень скромны, брат мой; но другие за вас желали и просили, братец мой.

– Сир, я никогда, клянусь вам богом…

– Не оскорбляйте бога.

– Сир, значит, вы отправляете меня в изгнание?

– Вы называете это изгнанием, Франсуа? На вас не угодишь… Вы что же – надеетесь на что-нибудь лучшее?

Герцог Алансонский закусил губы от отчаяния.

– Ей-богу, Франсуа, – заговорил Карл с напускным добродушием, – я и не знал, что вы так популярны, в особенности у гугенотов! Но они требуют вас, и мне приходится сознаться, что я был в заблуждении. Да и для меня самого – чего же лучше: иметь во главе партии, воевавшей с нами тридцать лет, своего человека, родного брата, который меня любит и не способен меня предать! Это умиротворит всех как по волшебству, не говоря уже о том, что в нашей семье будет три короля. Один бедняга Анрио останется ничем – только моим другом. Но он не честолюбив и примет это звание, которого не домогается никто.

– Сир, вы ошибаетесь, я домогаюсь звания вашего друга, и у кого же на это больше прав? Генрих – только зять, родня вам по свойству, я же ваш брат по крови, а главное – по чувству… Сир, умоляю вас, оставьте меня при себе!

– Нет, нет, Франсуа, – ответил Карл, – это значило бы сделать вас несчастным.

– Почему же?

– По множеству причин.

– Но подумайте немного, сир, где вы найдете такого верного товарища, как я? С самого детства я не разлучался с вашим величеством.

– Знаю, знаю! Иногда мне даже хотелось, чтобы вы были подальше от меня.

– Что, ваше величество, хотите вы сказать?

– Так… ничего… это я про себя… А какая там охота! Завидую вам, Франсуа! Поймите – в этих дьявольских горах охотятся на медведей, как мы на кабана! Не забудьте оставлять нам самые красивые шкуры. Вы знаете, там на медведей охотятся с одним кинжалом: зверя выжидают, затем дразнят, разъяряют; он идет прямо на охотника, в четырех шагах от него поднимается на задние лапы – и вот тогда ему вонзают кинжал в сердце, как сделал Генрих с кабаном в последнюю охоту. Это, конечно, опасно; но вы, Франсуа, храбрец, и такая опасность доставит вам истинное наслаждение.

– Ваше величество только усиливаете мою скорбь; я буду лишен возможности охотиться с вами вместе.

– Тем лучше, черт возьми! – сказал король. – Наши совместные охоты оказываются неудачными для нас обоих.

– Что это значит, сир?

– Охота со мной вам доставляет такое удовольствие, так вас волнует, что вы, будучи олицетворением стрелкового искусства и попадая из незнакомой аркебузы в сороку на сто шагов, – вы в последнюю охоту, когда охотились мы вместе, из собственной вашей аркебузы, из аркебузы, вам хорошо знакомой, промахнулись в кабана на двадцать шагов и вместо него попали в ногу лучшей моей лошади. Смерть дьяволу! Над этим можно призадуматься!