Затем, не дожидаясь ответа, он повернулся к собравшимся.

– Едем, господа, едем! Нам надо быть на месте охоты к девяти часам, – сказал он почти грозным тоном, нахмурив брови.

Екатерина смотрела из окна. Из-за приподнятой занавески виднелось ее бледное, прикрытое вуалью лицо, а фигура в черном одеянии терялась в полумраке.

По сигналу Карла вся раззолоченная, разукрашенная, раздушенная компания участников охоты вытянулась лентой, чтобы проехать в пропускные ворота Лувра, и выкатилась лавиной на дорогу в Сен-Жермен, сопровождаемая криками толпы, приветствовавшей короля, который ехал впереди на белоснежной лошади, задумчивый и озабоченный.

– Что он сказал вам? – спросила Маргарита Генриха.

– Похвалил мою лошадь.

– И только?

– Только.

– Тогда он что-то знает.

– Боюсь, что да.

– Будем осторожны.

Свойственная Генриху хитрая улыбка озарила его лицо, как бы говоря Маргарите: «Будьте покойны, моя крошка».

Екатерина, как только вся охота выехала со двора, опустила занавеску. От нее не скрылись некоторые обстоятельства: бледность Генриха, и его нервные вздрагивания, и перешептывания с Маргаритой.

Но бледность Генриха происходила оттого, что его мужество носило не сангвинический характер: во всех случаях, когда жизнь его ставилась на карту, у него кровь не приливала к мозгу, как обычно, а отливала к сердцу. Нервные вздрагивания были вызваны сухим приемом Карла, настолько отличным от всегдашней его манеры, что это сильно подействовало на короля Наваррского. Наконец переговоры с Маргаритой объяснялись, как мы знаем, тем обстоятельством, что в области политики муж и жена заключили между собой оборонительный и наступательный союз.

Но Екатерина истолковала эти обстоятельства по-своему.

– На этот раз, – прошептала она со своей флорентийской улыбкой, – я думаю, что дорогому Генриху несдобровать!

Чтобы убедиться в этом, она подождала четверть часа, пока охота выедет из Парижа, затем вышла из своих покоев, проследовала коридором к винтовой лестнице, поднялась по ней наверх и с помощью второго ключа открыла дверь в покои короля Наваррского.

Однако Екатерина тщетно разыскивала книгу по всем комнатам. Жадным взглядом осматривала столы, столики, полки и шкафы – все напрасно: книги, которая ее интересовала, не было нигде.

– Наверно, Алансон уже унес ее; это умно.

Она опять прошла к себе, почти уверенная, что замысел ее на этот раз удался.

Тем временем король ехал по пути в Сен-Жермен, куда и прибыл через полтора часа быстрой езды. Все общество не стало подниматься к старому замку, мрачно и величественно стоявшему на вершине холма среди разбросанных вокруг него домов. Охота переправилась через реку по деревянному мосту, наведенному в то время против дуба, который и теперь зовется дубом Сюлли. После этого дан был сигнал разукрашенным флагами лодкам перевезти на ту сторону короля и его свиту.

Через несколько минут веселая молодежь, увлеченная разнообразной сменой впечатлений, двинулась во главе с королем по роскошной долине, которая сбегает с покрытого лесом Сен-Жерменского холма, и вся долина сразу приобрела вид какого-то огромного ковра, пестревшего изображениями многокрасочных фигур и отороченного серебристой каймой пенившейся у берега реки.

Впереди короля, ехавшего верхом на белой лошади и державшего на правой руке своего любимого сокола, шли сокольники в зеленых безрукавках, в высоких сапогах и, направляя голосом шестерых грифонов, обыскивали тростники, окаймлявшие реку.

В это время скрытое за тучами солнце выглянуло из темного облачного океана. Яркие лучи осветили все это золото, все драгоценности, все эти горящие глаза и превратились в пламенный поток.

И, точно дождавшись наконец, когда великолепное солнце озарит ее гибель, из гущи тростников с жалобным протяжным криком вылетела цапля.

– Го-го! – крикнул Карл, сняв клобучок с сокола и выпуская его на беглянку.

– Го-го! – крикнули все, подбадривая сокола.

Сокол, на мгновение ослепленный светом, перевернулся в воздухе, описал небольшой круг на месте и, вдруг заметив цаплю, быстрым взмахом крыльев понесся вслед за ней.

Но осторожная цапля поднялась шагах в ста от сокольников и за то время, пока король расклобучивал сокола, а сокол освоился со светом, успела отдалиться или, вернее, набрать высоту. Таким образом, когда сокол заметил цаплю, она уже поднялась больше чем на пятьсот футов и, найдя в верхних слоях воздуха течение, благоприятное для ее могучих крыльев, быстро шла ввысь.

– Го-го! Остроклювый, – кричал Карл, подзадоривая сокола, – покажи ей, какой ты породы! Го-го!

Благородная птица как будто поняла подбадривающий клич и понеслась стрелой по диагонали к вершине вертикальной линии полета цапли, которая шла все выше и выше, словно хотела утонуть в эфире.