Затем она отправила гонца в Нормандию с письмом к Диане де Брезе, которой она восхищалась прошлым летом в Блуа, между тем как ее сын в это время никого не замечал, кроме Франциски. Герцогиня распространилась в письме, насколько она сочувствует несчастной участи графа Сен-Валлье, и выразила сожаление, что Диана обратилась с просьбой о ходатайстве к графине Шатобриан. По ее мнению, это было совершенно бесполезно, потому что графиня не помнит себя от счастья и вряд ли отнеслась с должным вниманием к этому делу. Диана поступит всего благоразумнее, если приедет в Фонтенбло, не сообщая об этом мужу; тогда герцогиня, выбрав удобную минуту, доставит ей аудиенцию у короля и выхлопочет помилование ее отца.

Граф Сен-Валлье не имел в глазах герцогини особенного значения, потому что не мог вредить ее интересам. Она готова была хлопотать о его помиловании, лишь бы главная цель была достигнута и красота Дианы произвела ожидаемое впечатление на короля.

Что могла противопоставить Франциска против всего этого, кроме своей безграничной любви и нравственных качеств? Не подлежит сомнению, что это самые могущественные орудия в руках женщины, когда она имеет дело с правильно организованной натурой. Но Франциск даже в любви подчинялся только капризам своей фантазии. Ему нравилось быть любимым, как и всякому другому человеку, но он был избалованный король и слишком приучил себя к неблагодарности, чтобы любовь Франциски могла произвести на него особенно сильное впечатление. Что же касается влияния, которое она могла оказать на него своими нравственными качествами, то и с этой стороны она была бессильна. По своему простодушию она не заметила намерения герцогини уронить ее во мнении короля и не приняла против этого никаких мер. Если она была расстроена и озабочена будущностью, то не встречала никакого участия со стороны своего возлюбленного, потому что он видел в этом неуместную заботливость о собственном счастье. Он требовал от нее полного бескорыстия, или вернее сказать, безличности и считал нарушением своих иллюзий, что избранная им женщина могла интересоваться чем-либо помимо него или имеет притязание на сочувствие или помощь с его стороны.

Из этого не следует, что король Франциск не был способен оказать какое-либо внимание предмету своей любви; напротив, подражая во всем средневековому рыцарству, он отличался крайней любезностью. Но он хотел, чтобы и в этом инициатива исключительно принадлежала ему, и глубоко возмущался, если на него заявляли какие-либо притязания; по воле своей фантазии он с удовольствием отдал бы корону, но приходил в дурное расположение духа, если должен был взять на себя малейшее нравственное обязательство.

Франциска представляла с ним полную противоположность. Жертвуя собой, будущностью, всем, что было в ее власти, она отказалась от личных желаний и помыслов и всей душой отдалась любимому человеку. Но эта поэтическая, беззаветная любовь могла только на время увлечь короля, и можно было заранее предвидеть, что скоро наступит время, когда он начнет тяготиться ею. Другим ближайшим поводом к охлаждению должно было послужить прямодушие Франциски, которая была слишком честна, чтобы скрывать что-либо от своего возлюбленного или выжидать удобного момента для откровенного разговора.

В один из теплых летних вечеров в конце июня король сообщил графине Шатобриан, что он на следующее утро едет в Париж и ему будет очень приятно, если она поедет с ним. Ввиду стоявшей в это время жары предполагалось совершить путешествие водой, по Сене.

– Ты должна развеселить меня, Франциска! – добавил король. – Со всех сторон я получаю неблагоприятные известия; но и помимо этого путешествие в Париж тяготит меня. Ожидают скорой смерти королевы Клавдии, и на мне лежит неприятная обязанность еще раз увидеть несчастное существо, которое я высоко уважаю. Люди совершенно правы, требуя от меня этой формальности, и если я не исполню ее, то это может повредить мне в общественном мнении. Но я, тем не менее, с ужасом думаю об этом, потому что после долгой болезни осталась лишь тень женщины, которой я поклонялся в былые времена. Постараюсь сократить свой визит, насколько возможно, а затем мы отправимся с тобой верхом в Сен-Дени к Жану Жюсту, который работает теперь над гробницей Святого Людовика. Я хочу воспользоваться впечатлением, которое произведет на меня умирающая Клавдия, для ее гробницы и сговориться с Жюстом относительно плана. Ты выйдешь на берег у Венсенна, сядешь на лошадь и шагом проедешь Париж, а я за городом догоню тебя.

Слова короля произвели крайне неприятное впечатление на Франциску. До сих пор она избегала Парижа ради королевы Клавдии, и теперь в ожидании ее смерти считала тем более неприличным явиться туда с королем. Это имело бы такой вид, как будто она боится расстаться с ним и отпустила его от себя всего на четверть часа к смертному одру умирающей соперницы. Еще более поразило ее равнодушие и бессердечие короля относительно жены, которая всегда выказывала ему неизменную преданность и вполне заслуживала его уважение. Она не думала о том, что, быть может, та же участь ожидает ее, потому что слишком любила короля, чтобы в эту минуту заботиться о себе; но горизонт искренней любви настолько чист и прозрачен, что на нем заметно малейшее облако, хотя бы оно поднималось издалека и пока не было никакого основания ожидать, что соберется буря или дождь. Таким облаком была для Франциски мысль, что король далеко не соответствует тому идеальному представлению, которое она составила себе о нем. Она в первый раз позволила себе противоречить ему и умоляла его отменить составленный им план поездки. Король Франциск не отличался упрямством, и его легко было отговорить, пока его намерение не перешло в решение, но если он решался на что-нибудь, то твердо стоял на своем и всякое предложение перемены было неприятно для него. В эти минуты более чем когда-нибудь проявлялся его деспотизм и он резко останавливал тех, которые осмеливались спорить с ним, повелительным жестом руки. Графиня Шатобриан горячо отстаивала свое мнение в надежде доказать королю все неудобства совместной поездки и заставить его отказаться от принятого им решения. Она в первый раз увидела, как нахмурился его высокий лоб над тонким, резко очерченным носом, что придавало его лицу суровое и неприятное выражение.

– Что с тобой, Франциск? – воскликнула она. – Если бы ты знал, как эта морщина на лбу уродует твое красивое лицо! Я вижу, что ты не можешь выносить ни малейшего противоречия даже от любимого человека.

– Дорогая Франциска, требования жизни сложнее, нежели ты предполагаешь; меня осаждают со всех сторон с разными делами! Не осуждай меня за то, что я могу посвятить всего четверть часа исполнению священного долга; ты видишь только факт и не хочешь принять в расчет причины, которые заставляют меня поступать таким образом. Может быть, меня ожидает нечто худшее! Если дальнейшие известия из Италии будут вроде тех, которые я получил сегодня, то скоро наступит печальное утро, когда в моем распоряжении будет не больше четверти часа, чтобы проститься с тобой.

– Нет, Франциск, этого никогда не будет! Если ты отправишься на войну, то я поеду с тобой; тебе известно, что я могу три дня не сходить с лошади. Ты возьмешь меня с собой в Италию, покажешь мне Милан, Болонью и, может быть, Рим, где еще так недавно работал Рафаэль.

– Нет, моя дорогая, это невозможно!

– Почему, Франциск?

– Это невозможно, пока продолжается война. Не следует ничего делать наполовину. Удар меча и поцелуй не могут непосредственно следовать один за другим; иначе поцелуй будет бессмысленный и мимолетный и может только унизить любимую женщину. Бюде расскажет тебе, как погиб храбрый Антоний вследствие того, что Клеопатра сопровождала его на морскую битву. Если положение дел призовет меня в Италию, ты останешься в Фонтенбло и приедешь ко мне, когда я одержу решительную победу. Тогда мы вместе отправимся в Рим, чтобы полюбоваться живописью Рафаэля.