В это время углежог привел внука. Подойдя к разбойникам, паренек остановился и отвесил смиренный, почтительный поклон, словно господам. Он был высокого роста, одет чище углежогов; лицом миловиден, но бледен; синие глаза его, казалось, смотрели не на человека, а на что-то стоящее позади человека. Взгляд был добрый, кроткий, радостный. Над верхней губой виднелся легкий пушок.

— Это ты — Климент-овчар, который с царем в лесу разговаривал? — спросил Райко, стараясь умерить свой громкий голос, чтобы не испугать паренька. — Присаживайся на камень! Расскажи, как дело было, а мы послушаем.

— Я постою, — с добродушной предупредительностью ответил пастух и оперся на свой посох, как будто стоял среди стада. — Что ж тут рассказывать-то?

— Расскажи, расскажи, — подбодрил его Сыбо. — Послушаем о том, как царь с пастухом толковал.

— Вчера, что ли? — спросил Райко.

— Нет, третьего дня утром, перед самым полуднем, — начал паренек. — Только вышел я на полянку одну, как прямо из лесу человек двадцать бояр на конях выезжают, — гончие-борзые впереди. Овцы врассыпную, да и я струсил, признаться. Ну, сотворил крестное знамение и говорю себе: «Может, добрые бояре, христиане». Прошел мой страх, только посохом вокруг себя кручу — от борзых, да в сторонку отступаю. «Погоди, пастух», — слышу, боярин кричит, который впереди, — видный такой, высокий, румяный, с двойной бородой и в красное одет.

— Коли в красном, значит, царь, — многозначительно промолвил Войхна.

— И борода двойная, — добавил кто-то из стоявших позади.

— Двойная борода — двойная беда. Головы береги!-вставил Райко.

Разбойники засмеялись.

— Не слушай их, рассказывай дальше, — сказал Сыбо, видя, что паренек в смущении замолчал.
–

— И спрашивает меня тот высокий румяный боярин, — продолжал пастух, но уже тише, обращаясь только к Сыбо и Райку. — «Ты, говорит, по лесу ходишь. Не пробегал ли тут раненый старый олень, белый весь, с бОльшими рогами, будто дерево ветвистое?» — «А рога не золотые у него, боярин-государь?» говорю. А сам думаю: не тот ли это самый олень, что знамением божиим к нам приходит? Боярин с двойной бородой поглядел на другого боярина, постарше, сморщенного и сердитого, и они что-то по-гречески друг с другом перемолвились. Потом мне: «Золотые, золотые!» — говорит и смеется. «Господи боже, пресвятая богородица, да ведь олень тот — знамение», говорю. «Ну так что ж?» Перекрестился я. «Что ты крестишься, парень?» — удивился боярин и наклонился надо мной. Окружили меня бояре-государи, и псари с плетками, и ратники, что луки носят. Тоже спрашивают: «Что ты крестишься, пастух?» — «Вы за ним гоняетесь, за златорогим?» — «За ним, отвечают. Мы его стрелой ранили». — «Нет, говорю, не ранили вы его. Это вам привиделось. Его ни стрелой не достичь, ни ножом не ударить!» Засмеялись ратники, и боярин улыбнулся. Только другой боярин поглядел на меня злыми таким глазами и что-то сердито мне кричит. «Что ж это за олень, которого ни стрела, ни нож не берет»? — первый боярин спрашивает. Боязно' мне было, так боязно все им сказать, — только я свой страх пересилил. «Да вот такой, говорю. Знамением он от бога посылается. Где появился, там, значит, либо царь помрет, либо царству конец». Потемнел боярин в лице и отпрянул, а другой как закричит на меня: «Замолчи, оборванец! Ты с кем разговариваешь: с царем или с волопасом деревенским?» И плетью замахнулся, хотел по тубам меня хлестнуть.

— И здорово огрел? — с любопытством спросил Райко.

— Не тронул, — ответил паренек, переложив руки на рукояти посоха. — Другой — царь-то значит — за руку его схватил, и опять они по-гречески между собой заговорили. Тут уж я шибко испугался. «Прости меня, кричу, царь-государь! — И колено ему целую. — Я ведь от простоты своей сказал. Так у нас толкуют, из рода в род ту молву передавая. Не сажай меня в тюрьму!»

— Значит, и тут лгать не стал, — заметил углежог со шрамом на лбу. — Молодец, Климент! Правильно сказал царю: эта молва из рода в род передается.

Вдруг Войхна встал, прислушиваясь, и промолвил:

— Чу, сюда идут!

Остальные разбойники тоже встали, схватились за оружие; двое-трое вокочили на коней. Только Райко не шевельнулся.

— Это наши, — сказал он. — С добычей.

В самом деле, с той стороны, откуда пришли хусары, послышались шаги, голоса. Закричала ночная птица, этот крик повторился, и в то же мгновенье на поляне появились те четверо разбойников, которых Войхна послал на царокую дорогу. Но среди них был еще какой-то человек, одетый иначе. Позади всех шел Моско с оседланным конем в поводу.

— Я вам говорил, — воскликнул Райко, вскакивая на ноги. — Это наши. И языка ведут. Ты жив, Нистор! Все живы! .. Воевода будет доволен. Ведите сюда, К огню. Ишь ты, нарядный какой! Прямо на свадьбу! Боярин, видно. Ну, боярин, добро пожаловать. К11.к вы его поймали, Нистор?

— Протянули поперек дороги веревку, лошадь и споткнулась, — гордо промолвил Нистор, тот самый разбойник, который трунил над Моско. — Связали, опомниться не успел. Отрок с ним был один — убежал. Побрыкался маленько боярин...

— Не ври, разбойник! — послышался сильный, мужественный голос. — Сколько ты раз звезды на небе считал? Кабы не твои товарищи, быть бы тебе в преисподней, с голытьбой за грехи свои жариться.

Это произнес пленный. Рай»о как будто не ошибся, назвав его боярином. Роскошные, отлично сшитые, яркие одежды, отороченные мехом выдры, и широкие полусапожки с большими звездообразными шпорами не оставляли места сомнениям. Над посеребренным шлемом пленника торчали два черных вороновых пера, одно из которых было сломано — наверно, во время борьбы. Видимо, от этого же пострадал и его длинный зеленоватый плащ, еле державшийся на правом плече. Глаза пылали гордостью и гневом; черные усы и широкая борода придавали лицу мужественное и высокомерное выражение.

— Еще неизвестно, у кого больше грехов, боярин, — возразил, слегка краснея, Нистор. — Знаю, как ты кор-мишь-поишь отроков своих, как каленым железом их метишь, когда они от благодеяний твоих бегают! Хлебал я ваших щей.

— Так бог велит и царь приказал, — гордо ответил пленный боярин, продолжая пристально глядеть на разбойников. — Бояре от бога поставлены.

— Эй, боярин, придержи язык! Или не знаешь, в чьих ты руках? — промолвил Райко, глядя на него исподлобья.

— Больно дерзок да смел! — нахмурившись, закричали и другие разбойники.