Он оглянулся.

— Того и гляди старик проснется. Ступай в горницу. Подою козу — молока тебе принесу.

Переступив порог, пленник очутился в низкой полутемной продолговатой комнате; в дальнем конце, видимо, помещалась коза. Пол был ровный, хорошо утоптанный. Отчасти с помощью пробивавшегося извне слабого света, а больше ощупью пленник добрался до широкого топчана, покрытого шкурами, еще пахнущими свежей кровью, и, усталый, лег. Ему хотелось сказать: «Слава тебе, господи», встать, перекреститься, но какая-то лень сковала ему руки и ноги. У него слипались глаза. В уме проносились неясные мысли; мучило сознание, что он не выполнил нужного, богоугодного дела. Мелькало лицо привратника в Эпикерниевом монастыре — брата Евти-мия, который долго шел с ним, провожая его; в то же время он слышал сквозь дремоту доносящееся снаружи блеяние козы и стук ее твердых копытцев по камню, вперемежку с резким прерывистым цырканьем.

«Верно, Лука козу доит», — подумал пленник, чувствуя у себя на губах вкус парного козьего молока, с характерным запахом пота и шерсти. И вдруг сон окончательно овладел им, тяжкий, неодолимый, мертвый. Но одно сновидение промелькнуло все же в этом мраке: его

отец, боярин Петрквеликий прахтор 1 в Царевце, 2 озабоченно взвешивает на маленьких весах — так он ему всегда представлялся \ крупные дукаты и пиастры и ссыпает их в большую рас^ытую сумку ...

Почувствовав сквозь зарытые веки яркий свет, пленник проснулся. Лука, сидя на корточках у очага, зажигал восковую свечку от охапки \оломы, горевшеи поверх золы. Пленнику не хотелось ра&:оваривать, и когда монах с зажженной свечой поднялся и повернулся к нему, он закрыл глаза. Яркий свет начал гаснуть, а вместо него где-то вверху задрожал неподвижный слабый огонек. Потом было слышно, как Лука что-то положил и вышел из каморки, тихонько затворив дверь.

Только тогда пленник встал. На маленьком треножном стуле у самой кровати стояла миска с молоком, от которого шел пар, и лежал ломоть просяного хлеба. Пленник на этот раз с мучительной ясностью почувствовал вкус молока на губах: у него с вечера крошки хлеба во рту не было. Но прежде чем протянуть руку к еде, он повернулся к огоньку, который дрожал над ним. Свеча, жалобно потрескивая, кротко сияла в глубине маленькой ниши в стене. За свечой висел грубый самодельный крест из двух связанных палок. Теодосий опустился на колени перед крестом и долго молча молился. Потом медленно поднялся, выпил молоко и съел хлеб.

Сонная одурь исчезла и, как часто бывает после короткого, но глубокого сна, усталость сменилась сильным, чутким возбуждением. Теодосий сел на кровать и сложил руки на коленях. Свеча озаряла только его правую щеку да часть тревожно и печально сжатых губ. И долго сидел так, в каком-то оцепенении, словно чего-то ожидая.

Вдруг ему показалось, что в темпом углу стоит призрак с длинными прямыми рогами.

— Наваждение, — прошептал он. — Тело бодрствует, а дух спит.

И он по привычке ощупал то место на груди, где всегда висел маленький серебряный крест, подаренный ему при пострижении отцом Иовом, игуменом монастыря 6 7 св. Николы в Арчаре. Креста не было. И он тут же вспомнил, что разбойники тщательно обыскали его и отняли все, даже этот крест.

В лице его появилось измученное выражение. Сколько времени продержат его в плену? Он не испытывал страха, не жалел о жизни. Ему было только жаль, что его схватили как раз в тот момент, когда он должен был увидеть дивного старца Григория, и не дают ему с ним соединиться. При одном упоминании, при звуке имени преподобного в груди его поднялся трепет умиления, он весь просиял, и в глазах у него заблестели слезы.

Теодосий встал, перекрестился, взволнованно прошептал:

— Гряди, господи. Осанна!

Шепча слова молитвы, он отворил дверь кельи и вышел вон: ему уже не сиделось в темной, душной комнате.

На пороге его встретил свежий ночной воздух, полный благоухания трав и всякого былия. Над развалинами башни стояла слегка ущербленная, но яркая луна, и на дворе было светло. Коза, лежавшая со своим козленком у порога, подняла голову и тихонько заблеяла. Луки нигде не было видно. Пленник остановился в дверях и вздохнул: ему было горько, что он встретил препятствие на своем пути, но в то же время приятно стоять в ночной прохладе и думать, что рано или поздно он увидит преподобного и получит его благословение.

Вдруг ему показалось, что кто-то идет по тропинке, ведущей к башне. Он повернулся в ту сторону. В самом деле, оттуда приближался какой-то старик... «Это Амирали, — подумал Теодосий. — Видит он меня или нет?»

Амирали словно именно ради него и вышел из кельи, так как уже издали следил за ним глазами. Он приближался, тяжело опираясь на посох. Теодосий заметил недоверчивое, испытующее выражение его лица.

— Благослови, отче, во имя отца, и сына, и святого духа, — промолвил он с почтительным поклоном.

Старый монах ничего не ответил, только покачал головой. Остановился в нескольких шагах от Теодосия, опершись на посох. На лоб его была надвинута ветхая монашеская скуфья.

— А ты в святую троицу веришь?—вдруг резко, насмешливо спросил он.

— Верю, — л ас^в о, но твердо ответил Теодосий, уди

ч

BJ **

же неожиданно, почти грубо

Приказал старый хш^тлгт. .

Теодосий потупился: емУ'стало обидно за себя и жаль старика.