Во всяком случае, так он полагал.

Вернувшись в Кенсингтонский дворец, Диана ополоснула лицо, смывая следы недавних слез. Она стояла в светлой, элегантно отделанной кафелем ванной комнате и, пристально вглядываясь в зеркало, уловила в своем отражении первые проблески надежды.

Она сразу перешла в спальню и, присев на край кровати, позвонила Джеймсу. Час, проведенный в разлуке, дал ей возможность поразмыслить. Этого человека, этот случай она не могла и не должна была упустить.

Она желала ускорить ход событий, как можно скорее вовлечь его в свою жизнь. Теперь стало совершенно очевидно, что она нуждается в нем. Ей так давно не приходилось ощущать, как бьется сердце в предвкушении разговора, что, ожидая, пока он поднимет трубку, она поняла, что успела давно забыть о подобных переживаниях.

Прошло несколько мгновений — и вот наконец он ответил; его спокойный, ровный голос был таким близким, звучал так успокоительно...

Если бы Диана дала себе минутку на размышление, если бы она попыталась разобраться, почему из всех мужчин ее так отчаянно влечет именно к нему, она, конечно, сразу же поняла бы.

Потому что не только голосом, но и всеми жестами Джеймс Хьюитт напоминал ее супруга. Как и принц Чарльз, он говорил медленно, растягивая слова на старомодный манер Би-Би-Си пятидесятых годов. Да и вопросы он задавал с таким же точно выражением лица и такой же точно артикуляцией, и как бы он ни был раздражен, он тоже никогда бы этого не проявил. И единственное, чем Джеймс, как и Чарльз, мог выдать свое возбуждение, — это нервное покручивание кольца с печаткой.

С другой стороны, Джеймсу, в отличие от ее мужа, похоже, импонировал ее веселый нрав. Он, в отличие от ее мужа, не считал себя интеллектуальным авторитетом, и не затыкал ей рот многословными рассуждениями и непонятными ей соображениями. Но больше всего ей нравилось, как он смотрит на нее. Взгляд полный нежности, тоски и восхищения, со слегка приподнятыми бровями, словно он сам не верит своему счастью быть рядом с ней. Это переполняло ее такой радостью, которую омрачала лишь мысль о том, что ее муж никогда на нее так не смотрел.

И Джеймс и Диана понимали, что рукопожатие в офицерской столовой скрепило их дружбу, тесно сблизив их. С той минуты их разговоры приняли совсем иной оборот. И хотя они не были любовниками, говорили они языком именно ничего не скрывающих друг от друга любовников.

Диана сказала ему, как счастлива она была сегодня, как была уверена, что у них столько общего. Так, словно он был дарован ей самим небом, ниспослан, чтобы помочь ей вернуть веру в свои силы. Впоследствии в бесчисленных письмах, которые Диана писала Джеймсу, она сызнова переживала эти чувства. Она ничуть не сомневалась в том, что он именно тот человек, который даст ей почувствовать себя в безопасности, который поможет ей заделать те бреши, сквозь которые иссякала ее эмоциональная энергия.

Вслушиваясь в скороговорку ее речи, Джеймс испытывал одновременно и счастье, и страх. Его радовало, что Диана искренне считает его способным помочь ей, но, говоря по правде — хотя он никогда бы не осмелился думать так в связи с Дианой, — он с опаской относился к тому обороту, какой неумолимо принимала его жизнь. Он так привык к своей холостяцкой жизни, так хорошо себя чувствовал ничем не связанным, что не знал, сможет ли взять на себя такую ответственность.

Диана слишком нуждалась в нем, слишком истосковалась по свету, который он мог принести с собой в ее жизнь, чтобы дать ему время на размышление. Возможно, она догадывалась, что предоставить ему передышку слишком рискованно.

И она звонила ему каждый день, требуя подтверждения. Лето 1986 года было для нее очень трудным. Борьба за сохранение фасада счастливой семейной жизни велась уже так долго, что даже Чарльз, столь трепетно относившийся к мельчайшим царапинам на его полированной облицовке, стал проявлять признаки усталости.

Именно в это время на сцене явилась Сара Фергюсон. Сначала Диана, которая уже устала от званых обедов, устраивавшихся, дабы облегчить ухаживания принца Эндрю за Сарой, была даже рада присутствию еще одной молодой женщины в королевском доме. На родство душ с Сарой, обладавшей слишком фамильярными манерами, Диане надеяться, наверное, не приходилось, но она могла ожидать дружеского расположения и поддержки.

В действительности Диана обнаружила, что герцогиня Йоркская вовсе не намерена была довольствоваться отблеском сияния принцессы Уэльской, не собиралась — что было бы естественно — позволять Диане руководить своими первыми шагами и внимать ее советам, закладывая зерна теплой и долгой дружбы. Напротив, кипучая и энергичная Сара очень скоро — вольно или невольно — испортила жизнь Дианы.

Ибо с некоторых пор в глазах семейства Чарльза все, что бы ни делала Диана, было плохо, а все, что бы ни сделала Сара, было хорошо. Не став подругой, Сара стала живым образцом, с которым все время сравнивали несчастную Диану. Она чувствовала себя отвергнутой и оскорбленной, и ее представление о себе, и без того не слишком высокое, было теперь просто втоптано в землю.

Хрупкость и слабость духа Дианы только усугубились на фоне самонадеянной Сары. Но сильнее всего задевало Диану то, как легко сошлась Сара с королевой, почти мгновенно найдя общий язык.

Трудность состояла в том, что никто в королевской семье, за исключением разве что принцессы Маргарет, не понимал Дианы. Ее неприятие королевской нравственности, ее желание сбросить декорацию счастливой семейной жизни и дать порывам свежего воздуха развеять извечное притворство, хорошо видное ей изнутри, было гораздо понятней принцессе Маргарет, которой самой пришлось пережить душевную драму. Более тридцати лет назад, ради придворного протокола, ей не позволили выйти замуж за человека, которого она любила, — полковника авиации, разведенного Питера Таунзенда.