Народ безмолвствовал, смотря с ненавистью на влекшуюся за колесницей армию священников католических и с подозрением на две тысячи увешанных оружием шляхтичей, имевших в обозе еще и запасные пистоли, сабли и пики.

Едва ступили на Воскресенский мост, как в лицо ударил порывистый ветер и накрыл карету облаком песка и пыли, это повторное дурное предзнаменование убедило всех в недолговечности грядущего царствования и, единственное, вызвало радостные крики народа.

Поляки прибывшие вели себя заносчиво, как хозяева заняли лучшие дома в Москве, оскорбляли и поносили народ московский. То же и послы польские на приеме во дворце царском обращались к царю русскому как к вассалу, требовали исполнения щедрых обещаний, данных Самозванцем королю польскому, говорили открыто и об уступке некоторых земель Русских, и о совместной войне со Швецией, и о разрешении католикам заводить костелы на Руси. В грамоте же короля Сигизмунда, привезенной ими, отсутствовал царский титул Димитрия. Это вызвало возмущение бояр, а дьяк Власьев, говоривший всегда на приемах посольских от имени царя, гневно закричал послам: «Умаляя титулы наши, Сигизмунд польский оскорбляет не только меня, но и державу Русскую, и все православное христианство!» Но Самозванец, опасавшийся, что в отсутствие королевских послов его брак с Мариной мо-

жет быть объявлен незаконным, пошел на попятную и грамоту унизительную принял.

Оба венчания по настоянию Самозванца состоялись в один день, мая 8-го. Бояре, всегда ревностные в соблюдении обрядов древних, особенно же в чине венчания на царство, на этот раз не препятствовали Самозванцу в его сумасбродствах. Возможно, делали они это нарочно, чтобы еще больше возбудить народ против поляков. И поляки им в этом всячески содействовали — впервые в истории русской допущенные в храм православный, католики вели себя развязно, норовили водрузить шляпы на головы, во время обряда священного разговаривали громко, возмущаясь теснотой и духотой храма, смеялись над обычаями русскими или дремали, привалившись спинами к иконам.

Самозванец с Мариной, чтобы не раздражать лишний раз святителей и бояр и не вводить в соблазн простой народ, пытались следовать обычаям русским, но и тут не раз попадали впросак. Марина не умела носить русское и несколько раз чуть не упала под тяжестью платья, усаженного сверх меры драгоценными каменьями и жемчугом, в храме же Успения, подходя к иконам, она прикладывалась не к рукам святых, а к устам.

Неблагочиние венчаний Самозванец попытался искупить громкими и долгими увеселениями, шедшими одно за другим. Но и тут не обошлось без столкновений. Уже на первом пиру, состоявшемся на следующий день, послы польские потребовали, чтобы им было предоставлено место за столом царским, когда же бояре указали им, что это против нашего обычая, в гневе покинули залу пиршественную, за ними вскоре последовал и воевода Юрий Мнишек.

Желая загладить ссору, Самозванец на следующее утро пригласил всех поляков знатных на царскую охоту, где не преминул лихость свою показать, сам вскакивал в седло и бросался преследовать легконогую косулю, а под конец заколол кинжалом затравленного медведя. В ночь же после охоты Самозванец с Мариной устроили еще один пир, в польском стиле и в основном для поляков, из русских были только дьяк

Власьев да ближние бояре — Петр Басманов и князь Мосаль-ский. Пир с громкой музыкой и танцами непристойными продолжался до самого утра, к немалому возмущению всех жителей московских.

На следующий день Самозванец с нововенчанной царицей Мариной, вместе с двором своим и панами знатными наблюдали игры военные. Желая поразить поляков, Самозванец приказал снять все пушки со стен Кремля, Китай-города и Белого города и свезти их на поле под Котлами близ Москвы. Там же построили крепость деревянную для боя потешного. Несколько часов палили пушкари, состязаясь в скорости и точности, потом сошлись в бою две рати, и немцы-наемники при поддержке поляков-новобранцев победили наших стрельцов, предводительствуемых князьями Василием Голицыным и Дмитрием Шуйским. «Смотрите, как гвардия моя бояр бьет!» — вскричал Самозванец неосторожно, выдав замыслы свои. Когда же повелел он быть через три дня новым военным играм, на которые должны были явиться все бояре, те поняли, что дальше откладывать исполнение их замысла нельзя.

Все было готово, 38 тысяч дружинников боярских тайно проникли в Москву, лавки оружейные были заперты, так что поляки не могли купить в них ни пороху, ни оружия, двенадцать ворот московских были крепко замкнуты, так что никто не мог ни войти в город, ни выйти из него, всю ночь дьяки городские ходили по домам с приказом тайным, чтобы жители московские готовы были грудью встать на защиту державы и церкви и, вооруженные, ждали набата, в храмах же возвещалась забытая за последний год анафема Расстриге и Самозванцу.

Уже и поляки почувствовали опасность, Юрий Мнишек требовал от царя усилить охрану дворов польских, но Самозванец лишь смеялся легкомысленно: «До чего вы, ляхи, малодушны!» Но, снисходя к просьбе тестя, послал все же несколько сотен стрельцов в Китай-город, еще более уменьшив стражу кремлевскую, да по совету Басманова повелел не открывать поутру ворот Кремля.

Мая 17-го, в четвертом часу дня ударили колокола на Ильинской церкви, затем по всей Москве. По сигналу этому тыся-

чи людей, вооруженных самопалами, мечами, копьями, устремились к Кремлю, другие же бросились к подворьям поляков, окружили их плотным кольцом и завалили бревнами ворота, препятствуя выходу. Немцы-наемники выстроились в боевой порядок и под развернутыми знаменами двинулись было к Кремлю, но смекалистый народ московский завалил все улицы на их пути бревнами и рогатками, так что наемники были вынуждены свернуть знамена и отступить.

Предводительствовал восставшими князь Василий Шуйский. Для проникновения в Кремль он пошел на хитрость: выбрав двести самых храбрых детей боярских, он приблизился с ними к воротам Фроловским и, указывая стрельцам на возбужденную толпу, возгласил: «В Москве бунт! Необходимо известить и защитить государя!» Стражники, знавшие великого боярина, распахнули перед ним ворота. Восставшие ворвались в Кремль и устремились к новому дворцу царскому, князь Василий Шуйский, с саблей в одной воздетой руке и большим крестом в другой, ободрял их и указывал путь.