По национальному составу или этнокультурной принадлежности 56% командного состава всех вышеозначенных уровней были великороссами (или таковыми себя считали), 23% — польско-литовско-белорусского происхождения, 9% — латыши, 8% — украинцы или кубанцы малороссийского происхождения. Кроме того, в комсоставе фронтовых соединений и частей были 4 немца, 4 еврея, 3 эстонца, 2 армянина, 1 грузин. Они вместе составили ок. 4%.

. Следует отметить, что те или иные этнокультурные группы доминировали в отдельных соединениях фронта. Так, в 27-й стрелковой дивизии и отчасти в 5-й преобладала польско-литовско-белорусская этнокультурная группа. 2-я стрелковая дивизия считалась белорусской по этнокультурному составу. В целом, можно сказать, указанная этнокультурная группа доминировала в 4-м стрелковом корпусе. .

В 4-й стрелковой дивизии заметную роль играли латыши, хотя в целом в 5-м стрелковом корпусе доминировал великорусский этнокультурный алемент (впрочем, в его составе могло находиться много белорусов и украинцев, считавших себя великороссами).

В кавалерийских соединениях этнокультурный состав был представлен в основном казаками (донскими, кубанскими, «Иногородними») и украинцами.

Командиры корпусов, дивизий, полков, батальонов, их заместители, разные по своей этнокультурной ментальной ориентации, в подавляющем большинстве принадлежали к «золотопогонникам» — младшему офицерству военного времени, которое и оказалось вызванным к жизни Мировой и Гражданской войнами. Одни из них, вчерашние студенты или гимназисты, выходцы из обеспеченных дворянских, мелкобуржуазных семей, из интеллигенции, из служащих, получили офицерский чин, пройдя ускоренный курс подготовки в военных училищах и школах прапорщиков. Другие, из унтер-офицеров и фельдфебелей, были произведены в офицеры за храбрость или по выслуге лет во время войны. В поведении, нравственной и социокультурной ориентации этих офицеров военного времени были общие черты, но и различия, обусловленные их разнородным социальным и этнокультурным происхождением. Через войны и через офицерские погоны они оказались приобщенными к традиционной, привычной, скрыто-желанной, хотя и привычно-ненавистной социокультурной атмосфере Российской империи. Несомненно, было определенное чувство сожаления, что им не довелось прочувствовать морально-психологическое удовлетворение от вхождения в эту социальную элиту России — «офицерство». Старая Россия оказалась разрушена революцией. Хотя вполне объяснимое удоатетворение от этого крушения «старого», несправедливого мира, с еще большей несомненностью охватываю все их существо. Невозможность покрасоваться в «золотых погонах», обретая последующую легитимность от продвижения по военной службе при «старом режиме», сполна компенсировалась открывшейся широкой возможностью в условиях «революционной войны» достать из своего «солдатского ранца маршальский жезл».

Далеко не всегда партийная принадлежность служила идеологической мотивировкой их доблести и боевой энергии и самоотверженности, а призрак грядущего «маршальского жезла», казавшегося им скоро и обязательно достижимым. Такого рода настрой усугублялся и обострялся в связи с реформами, начавшимися в Красной Армии. Они были тесно взаимосвязаны с переходом от армии «военного времени» к армии «мирного времени», с резким и значительным сокращением армии.. В ходе этого реформирования была упразднена и расформирована структура армии. Теперь фронтовому (шли военно-окружному) командованию непосредственно подчинялся командир корпуса.

Аналогичным образом было сокращено число командных звеньев в дивизии. Была упразднена структура бригады. Командующие армиями превращались в командиров корпусов, а командиры бригад переводились в категорию командиров полков, а командиры полков — в командиры батальонов. Многих охватывало разочарование, окончание войны в такой ситуации, казалось, приводит к крушению военной карьеры. «Бывают разговоры, — отмечал один политработник, характеризуя настроения такого рода командиров, — о неправильных чинопроизводствах и о том, как можно было бы быть уже поручиком, если бы не помешала революция»1. '

В этом контексте примечательны рассуждения Ю. Саблина, прапорщика военного времени. «Ведь у моего отца было имение, — размышлял он вслух, обращаясь к сослуживцу. — Большевики забрали его. А где родители — до сих пор не знаю. В царской армии я мог дослужиться до высокого офицерского звания. А теперь — что меня ждет?»518 519. А ведь Саблин был одним из творцов Октябрьской революции, сначала видным членом партии левых эсеров, затем членом РКП (б).

«Человек он был незаурядный, — вспоминал один из сослуживцев о другом прапорщике военного времени — В. Путне. — Вспоминаю его одухотворенное лицо с небольшими бакенбардами, лицо, словно сошедшее с гравюры пушкинской эпохи. На фронте сразу же проявились его блестящие командирские качества»520. В. Путна не сразу стал строевым начальником. Оказавшись в Красной Армии, бывший прапорщик и бывший художник сначала некоторое время был военным комиссаром. В таком качестве с ним в 1918 г. встретился А. Серафимович. «Передо мной открытое юное лицо политического комиссара бригады, — передавал свое впечатление писатель и журналист.— Чистый открытый лоб, волнистые светлые назад волосы и молодость, смеющаяся, безудержная молодость брызжет из голубых, радостных глаз, из молодого рдеющего румянца, от всей крепкой фигуры, затянутой в шинель и теретянутой ремнями, от револьвера и сабли»1.

Рассуждения Путны дополняют штрихи к образу этого прапорщика военного времени. «Политком должен патакой недосягаемой высоте стоять, и — твердость, ни малейшей уступки, — делился он своими представлениями о нравственных качествах военного комиссара. — Уступил — все пропало! И это не во внешних отношениях. Тут с ним и шутишь, и балуешься, а как только к делу, политком для них — бог, на высоте. И чтоб ни одного пятнышка! Другой может устать, политком — нет. Другой захочет выпить, ну душу хоть немного отвести, это же естественно, политком — нет. Другой поухаживает за женщиной, политком — нет. Другой должен поспать шесть-семь часов в сутки, политком бодрствует двадцать четыре часа в сутки. И в этом сила. А в красноармейских массах — признание правоты всего этого. И от этого та глубокая почва, на которой вырастают побеги железной дисциплины»521 522 523.

Несколько меняя тему беседы, Путна обозначает иные штрихи своей личноеги. «Я литвин, — говорит он, глядя на меня серо-голубыми глазами, — мой отец крестьянин. Знаете, у нас народ такой неподатливый, упорный, но твердый. Вот и у отца бедность тяжелая, но он молча и упорно пробивал жизнь железным трудом». Я смотрю на него: белолицый, под ушами бачки. Молодой, а фигура железная, видно — крестьянский сын, но движения руки — интеллигента»'1.

А вот — иные прапорщики военного времени. «Начдив Тимошенко в штабе, — записывает в своем дневнике И. Бабель. — Колоритная фигура. Колосс, красные полукожаные штаны, красная фуражка, строен, из взводных, был пулеметчиком, артиллерийский прапорщик в прошлом. Легендарные рассказы»524.

«Тупое, страшное лицо, крепкая сбитая фигура, — такое впечатление произвел на И. Бабеля другой офицер военного времени. — Апанасенко — жаден к славе, вот он, новый класс...

организатор отрядов, просто против офицерства, 4 Георгия, службист, унтер-офицер, прапорщик при Керенском, председатель полкового комитета, срывал погоны у офицеров... непререкаемый авторитет, профессионал военный... Ненависть Апана-сенки к богатым, к интеллигентам, неугасимая ненависть»1.

К концу Гражданской войны острота «красно-белого» противостояния в значительной мере притупилась. Причиной тому было слишком много обстоятельств, в частности и возрождение патриотических настроений в обстановке Советско-польской войны среди «красных командиров», включение в комсостав РККА многих бывших офицеров и командиров белых армий. Среди командиров Западного фронта на разных уровнях также встречались лица, ранее служившие в белых армиях. Даже на самом высоком уровне, начальник ВВС фронта С. Корф до начала 1920 г. служил в армии адмирала А. Колчака. Отдельные командиры имели родных братьев, служивших в белых армиях и оказавшихся в эмиграции (братья А. Виноградова, В. Дьякова, Ю. Навроцкого и др.). Бывший полковник старой армии и командир дивизии в Красной Армии В.И. Солодухин на вопрос об отношении комсостава РККА к возвращению офицеров из эмиграции в Россию дал весьма примечательный ответ: «Новый коммунистический состав отнесся бы хорошо, но старый офицерский состав — явно враждебно»525 526. Он объяснял это тем, «что, оценивая эмиграцию высоко с точки зрения умственной и зная, что в Красной Армии даже бывший белогвардеец может хорошо пойти, боялись бы его ранее всего как конкурента, а кроме того, будучи в душе контрреволюционерами и все еще надеясь на помощь эмиграции, в каждом переходящем они видели бы прямого предателя»'1. Скрытое уважение к более высоким профессиональным качествам белого командного состава проявляли и вожди Красной Армии Тухачевский и Буденный. В одной из своих статей начала 20-х годов, как бы мимоходом и кстати, Тухачевский выразил свое не лишенное некоторого скрытого восхищения отношение к белому офицерству: «Белогвардейщина предполагает людей энергичных, предприимчивых, мужественных... Они были у Деникина, Колчака, а теперь у Врангеля»1. Приехавшие из Советской России в 1922 г. сообщали о «заявлении Буденного, который познакомился со Слащовым, а остальных белых вождей не ругает, а считает себе равными»527 528. Все это порождало весьма примечательное впечатление от командиров Красной Армии. «Красная Армия — что редиска: снаружи она красная, а внутри — белая», — иронизировали с надеждой в белом русском зарубежье.