Обо всем этом сообщалось в газетах, и казаки читали, как избитых офицеров солдаты бросали в море, а когда те цеплялись руками за берег, — добивали их прикладами там же... И главное — все это прошло совершенно безнаказанно. Для черни соблазн этот был очень велик и доступен тогда.

Положение было жуткое. Даже страшное! Но жить и служить Отечеству было надо, а следовательно, надо было и работать. У самого вокзала — обширный, ровный, чистый военный плац для занятий, хоть целой дивизии. Вокруг него — сосновый лес. Ближе к вокзалу стоит военная православная церковка. И вот — чтобы поддержать порядок в полку и занять умы казаков — решено ежедневно и накоротке, на этом плацу, производить несложные конные перестроения. После них — сотни весело и с песнями — возвращались в свои казармы. Это было совершенно не утомительно для казаков и отнимало у них два-три часа времени.

Солдаты местного гарнизона с ужасом смотрели на это и говорили некоторым казакам:

— Как это можно? И зачем делать строевые занятия теперь, в революцию, когда все должны свободно жить и дышать!

Кроме этого — их удивляло и возмущало полное послушание казаков в строю и сохранившаяся воинская дисциплина у нас. Но наряду с этим — их восхищали казачьи песни в строю, сам нарядный подвижной конный строй, как и то, что казачьи офицеры — в жару, в пыли конного строя, среди шеренг казаков, сами пели песни с казаками и даже запевали их.

— Да, у казаков другие офицеры, чем у нас... — оправдывающе говорили некоторые из них.

В Российской императорской армии все офицеры были одинаковы, но разность была в том, что у казаков было территориальное формирование строевых частей, а в России — по признакам смешения и губерний, и национальностей. Тем-то и были крепки казаки всегда и всюду.

Встречаясь в городе, на улице — наши казаки по-прежнему отдавали всем офицерам воинскую честь и, если не с отчетливостью былого, то, во всяком случае, с полным почтением. Офицерам же своего полка и своей сотни — в особенности.

Большевистская рука тянулась всюду к войскам. Мы знали, что от солдатских митингов и делегатов очень страдают наши таманцы и батарейцы в Выборге. Особенно же страдает 3-й Екатеринодарский полк в Гельсингфорсе, где стояла русская эскадра и город наполнен матросами и солдатами. На удивление, как и на восхищение, политической жизнью полка у них руководил войсковой старшина Муравьев и очень удачно сохранял казаков от всевозможных нападок и агитации.

Наша столовая стала центром митингов всего гарнизона Вильмондстранда. Солдатские ораторы не нападали на казаков, но внушали им, доказывали, как несправедливо поступала с ними царская власть; как казаки долго несли свою военную службу, справляя все для нее на свой счет; как эта царская власть посылала казаков на усмирение бастовавших рабочих и для охраны помещичьей земли. Подходили ораторы хитро, продуманно и... обещали казаков освободить от всего этого. И освободят, но... «вам мешают ваши же офицеры», — заканчивали они.

— Убить казацких ахвицеров и бросить их в Сайменское озеро! — ревела в ответ солдатская толпа с разных мест. Порою — нам было страшно...

Митинги исходили от солдат. Весь революционный удар их был направлен на наш полк, как более стойкий.

3-й Линейный полк, сформированный из старых льготных казаков только на время войны, жил незаметно. Строевых занятий у них не производилось. Их командиром тогда был полковник Штригель*, милый человек с запорожскими усами, очень общительный и большой музыкант. На удивление — при составе полка из старых казаков — у них было очень много молодых офицеров, окончивших ускоренные курсы военных училищ. Мы никогда не видели их на этих общих митингах, за исключением сотника Богомаза, из учителей, кажется, станицы Ханской Майкопского отдела, который увлекался политикой, с уклоном влево.

В 1920 г. я встретил его в чине войскового старшины, он стал «правой ориентации» и с возмущением вспоминал митинги в Вильмондстранде, на которых он играл заметную роль.

6-я Кубанская батарея жила замкнуто. Ее офицеры жили между собою очень дружно. Воинский порядок в батарее был хороший. Они считали себя специальным родом оружия и не интересовались событиями в нашем гарнизоне.

Штаб дивизии утопал в переписке. В Вильмондстранд прибыл новый начальник дивизии, Генерального штаба генерал-майор Черный*, который вышел на войну во главе

1-го Линейного полка Сводно-Казачьей дивизии на Юго-Западный фронт. Мы уже знали о боевых доблестях этого полка и радовались прибытию к нам родного кубанского генерала.

2-ю Сводно-Казачью дивизию вывел на войну известный конник генерал Павлов. Потом ею командовал его большой друг и также знаменитый конник, генерал П. Н. Краснов, впоследствии Донской Атаман 1918-1919 гг. Эту дивизию составляли: 16-й и 17-й Донские казачьи полки, 1 -й Линейный полк Кубанского войска, 1-й Волгский полк Терского войска и артиллерийский дивизион Оренбургского казачьего войска. Красочная была дивизия.

Ввиду того что митинги происходили в расположении нашего полка, полковник Косинов всегда присутствовал на них и просил старших офицеров полка бывать также, чтобы быть в курсе событий. В офицерской походной шинели защитного цвета нараспашку поверх черкески, в черной папахе крупного курпея — стоял он впереди нас, внимательно и с усмешкой слушал солдатских ораторов, стремящихся освободить казаков от военной службы и дать им вольную жизнь на Кубани... И потом, сделав два-три шага вперед и подняв руку вверх в направлении ораторов, — громко, внятно выкрикнул: