Быстро окинув взглядом, увидел: ни одного солдата среди казаков, впереди стоят урядники, наши верные помощники по поддержанию воинского порядка в полку, молодцы на подбор, находящиеся в рядах полка еще с мирного времени и сплошь Георгиевские кавалеры. Не успел я сделать свое заключение о настроении все этой массы казаков «без строя» — как вахмистр Писаренко громко скомандовал:

— 1-й Кавказский полк... смирно!

В черкеске, придерживая левой рукой шашку по уставу, скорым шагом подойдя к командиру полка, остановился, приложил руку к папахе и внятно отрапортовал:

— Господин войсковой старшина, полковой и сотенные комитеты, ввиду случившегося государственного переворота в России — постановили: Вас лично и всех господ офицеров — оставить на занимаемых должностях.

Такое неожиданное выявление полка, строевой рапорт председателя полкового комитета и такое представление казаков, стоящих в воинской стойке «смирно», нас огорошило. Калугин не нашелся, что ответить на это, и так растерялся, что пролил слезу. С нескрываемым волнением, рукавом черкески, по-станичному, он вытирал слезы. Потупились казаки от этой картины: у них перед старейшим офицером полка была вина за допущение ареста его солдатами Сарыкамыша в первый день революции. Получилось томительное замешательство. Стояла гробовая тишина. Совершенно бессознательно, интуитивно, делаю два шага вперед и прорезываю всех безмолвствующих словами нашей войсковой молитвы-песни:

— Ты, Кубань — ты наша Родина! Вековой наш бог-бо-гатырь!..

И казачья масса, напряженная до крайности, будто только и ждавшая этого — она молниеносно разряжается и, просветлевшая, громко подхватила сотнями голосов:

— Многоводная, раздольная — разлилась гы вдаль и вширь...

Своим мощным и красивым баритоном врывается командир 4-й сотни подъесаул Растегаев и — взалкал:

— Из далеких стран полуденных... — и, перефразировав, продолжил: — Из Финляндской стороны...

Небесным громом радости и с бесконечною любовью к своему родному Кубанскому Войску —- подхватили мощно все:

— Бьем тебе челом, родимая — твои верные сыны...

Словно оспаривая перед офицерами свою любовь к Кубани, — все остальные куплеты запевали по-очереди уже урядники. И всю эту трогательную нашу песнь-молитву — полк пропел в воинском положении «смирно» и, как полагается, с последними словами ее:

Мы, как дань свою покорную

от прославленных знамен —

Шлем тебе, Кубань родимая,

до сырой земли поклон!

Каждый казак снял папаху, и все разом, всем полком, торжественно и молитвенно — поклонились в круг. Калугин успокоился. После молитвы-песни он скромно и достойно поблагодарил казаков за доверие и, не зная еще степени своей власти, — спросил у Писаренко:

— Можно ли казакам разойтись?

— Так точно, господин войсковой старшина! Как Вы прикажете? — ответил он чисто по-воински.

— Ну, дайте распоряжение уж Вы, Писаренко, — спокойно отвечает ему Калугин, могиканин полка, в течение 25 лет отдавший свою силу и любовь родному полку.

Морально удовлетворенные и ободренные — казаки весело и с гомоном в темноте ночи двинулись в свои казармы, находившиеся наверху. Так встретил наш полк большевистский переворот в Петрограде.

Несмотря на полное спокойствие в полку в связи с переворотом в Петрограде — положение оставалось очень тяжелым. Вся власть в Вильмондстранде перешла к местному гарнизонному совету солдатских депутатов. Совет народных комиссаров приступил к заключению мира с Германией. Не подчинившийся этому приказу исполняющий должность Верховного Главнокомандующего генерал Духонин был смещен. Вместо него был назначен большевик, прапорщик Крыленко. С матросами, явившись в ставку, в Могилев — он арестовал Духонина, которого там же зверски умертвили солдаты-матросы.

Кубанское войсковое правительство, как и все другие казачьи войска, не признало власти совета народных комиссаров и сразу же повело с нею вооруженную борьбу.

Вся 5-я Кавказская казачья дивизия, находившаяся в Финляндии, была отрезана от Кубани дальностью расстояния и наступившей анархией на всей территории России. Трагическое положение толкало казаков сплотиться вокруг своих офицеров с полным сознанием и жуткой реальности, и что только они могут вывести казаков из этого заколдованного круга, чтобы в воинском порядке с оружием и достойно возвратиться на Кубань. Большим моральным ударом для частей дивизии было то, что новая власть вооруженной силой разогнала Совет Союза Казачьих войск в Петрограде и объявила его вне закона. Этим дивизия лишилась своего казачьего центра в столице России. Начались солдатские митинги все в той же нашей полковой столовой. К тому же выпал глубокий снег. Ударили северные морозы. Солдатские большевистские ораторы услащали казаков разными красивыми подачками, требуя протеста против атаманов Каледина и Филимонова — глав Донского и Кубанского Войск. Казаков жали в тиски. Но одно выступление казака-черноморца на митинге укрепило казаков.

— Яка ж цэ народна власть? — начал он. — Я був в Пэ-трогради тоди... наших козачых прыставытэлэй розигналы... кого арэштувалы... а як я зайшов у наш козачый союз — шо ж я там побачыв! — воскликнул он. И, передохнув, продолжил. — Кровати, столы, стулля — всэ поповэрталы ваши солдаты до горы раком (т. е. вверх ногами)...

Шум, рев, хохот казаков — были ему приветствием, как и наглядный ответ большевистским ораторам.

Подходил праздник 2-й сотни, установленный в день Архистратига Михаила 8-го ноября. И, несмотря на такие тревожные события, — сотня решила отпраздновать его как следует. На Кубань заранее был командирован урядник с двумя казаками. Они привезли два чувала белой кубанской муки, называемой крупчаткой, и мешок соленого свиного сала, так любимого казаками.