Неожиданно он сел на своем тюфяке, сорвал засохшие бинты и отбросил их в сторону. Все, кто стал свидетелем этой дикой сцены, изумленно раскрыв рты, смотрели на него. Новая плоть сияла здоровьем новорожденного младенца – и нигде ни одного шрама, лишь бледная, лишенная волос полоска как будто разделила тело пополам. Островитянин изумленно разглядывал себя несколько мгновений, а потом с силой ударил в грудь кулаком, точно хотел проверить, не обманывают ли его глаза. Затем как был, босиком, соскочил с саней в снег.

В следующее мгновение он схватил Олуха и закружил на месте, а потом снова поставил на ноги. Он принялся благодарить маленького человечка на своем родном языке, называя его Руками Эды, – по правде говоря, я не очень понял, что означает эта фраза. Впрочем, Медведь все отлично понял и, подойдя к другому раненому, сорвал с него одеяло и жестом подозвал Олуха.

Олух даже не посмотрел на нас, но мне было не до него. Я не сводил взгляда со Свифта, в глазах которого увидел боль, – он потерял надежду. Тогда я протянул ему руку, но он молча отвернулся и подошел к Барричу. Опустившись рядом с отцом на снег, мальчик сжал потемневшие пальцы и вопросительно посмотрел на меня.

– Мне очень жаль, – сказал я, не обращая внимания на восторженные крики, сопровождавшие выздоровление второго раненого. – Он закрыт. Мой отец поставил защитные стены, которые отгородили его от других обладателей Скилла. Я не могу пробиться к нему и помочь.

Свифт отвернулся, его разочарование было таким сильным, что граничило с ненавистью; не только ко мне, но и к тем воинам, что поднимались, вернувшись к жизни, и к тем, кто радовался их выздоровлению. Уэб отошел от Свифта, оставив его наедине со своим горем и гневом, а я решил, что сейчас нет никакого смысла еще что-нибудь говорить.

Олух, похоже, понял, что нужно делать, чтобы использовать свой дар целителя, и с небольшой помощью Дьютифула занялся двумя слугами Бледной Женщины, которые накануне свели со своих лиц татуировки. Белая гладкая кожа появилась на месте сожженной, воспаленной плоти. Неожиданно из объекта презрения Олух превратился в живое воплощение Рук Эды. Я услышал, как Медведь просил у принца прощения за неуважение, которое они оказывали его слуге. Они не знали, что он обладает даром Эды, но теперь понимали, за что принц его так ценит и почему взял с собой на острова.

Мне было больно смотреть на Олуха, купавшегося в восхищении островитян точно так же, как он страдал, когда они выказывали ему свое презрение. Вряд ли я смог бы объяснить, почему у меня возникло ощущение, будто он меня предал, так быстро забыв все свои обиды. Однако с другой стороны, как ни странно это звучит, меня радовало, что он сумел отбросить их в сторону. В какой-то момент я даже позавидовал его наивной доверчивости и способности принимать за чистую монету все, что говорят ему люди.

Сзади ко мне подошел Чейд и легко коснулся рукой плеча. Я повернулся, тяжело вздохнув и понимая, что он придумал новое задание. Но старик лишь обнял меня за плечи и прошептал на ухо:

– Мне очень жаль, мой мальчик. Мы попытались. А еще мне очень жаль, что Шут умер. Мы с ним не всегда одинаково смотрели на вещи, но он сделал для Шрюда и для Кетриккен то, что никто другой сделать не мог. Даже несмотря на наши разногласия по поводу драконов, я никогда не забывал об этом. Впрочем, он все-таки одержал победу. – Чейд поднял голову к небу, словно ожидал увидеть там драконов. – Он победил и оставил нас пожинать плоды своей победы. Не сомневаюсь, что они будут столь же непредсказуемы, каким был он сам. Уверен, его бы это страшно порадовало.

– Он сказал мне, что умрет здесь. Но я до самого конца ему не верил, ну, не совсем верил. Я сожалею о вещах, которые не успел ему сказать.

Я вздохнул, неожиданно осознав бесполезность подобных размышлений и всего, что я собирался сделать, но так и не сделал. Тогда я попытался отыскать в своей душе какую-нибудь разумную мысль или чувство, но ничего не находил. Меня переполняла боль потери, не оставляя места ни для чего другого.

Мы двинулись дальше. В нашем отряде в основном царило приподнятое, радостное настроение. Теперь Баррич лежал на санях один, неподвижный, безмолвный, и неуклонно от нас уходил. Мы со Свифтом молча шагали рядом с санями. Во время остановок я вливал немного воды в рот Баррича, он глотал ее, но я все равно знал, что он умирает, и не пытался обмануть Свифта.

Когда спустилась ночь, мы остановились и приготовили ужин. Теперь у Олуха появилось множество друзей, готовых о нем заботиться, и он наслаждался всеобщим вниманием. А я уговаривал себя, что мне не стоит обижаться и чувствовать себя так, будто он про меня забыл. Сколько дней я мечтал избавиться от необходимости за ним присматривать, а теперь жалел, что у меня отняли эту «обузу». Пришел Уэб и принес Свифту поесть, а мне кивнул, показывая, что я должен немного отдохнуть. Однако когда я отошел от Баррича и Свифта, ночь показалась мне еще темнее и холоднее.