— То же насчет конституции, — продолжал Лорис-Меликов, — ничего подобного! Вот что проектировалось. Обыкновенно в декабре бывает сессия губернских земских собраний; так вот в январе депутаты от этих собраний и должны были съезжаться в Петербург для рассмотрения тех проектов, которые правительство считало нркным передать на их предварительное заключение. Эта комиссия имела лишь совещательное значение; ее работы вместе с правительственными проектами должны были поступать в Государственный Совет. Государь (Александр II) говорил мне, что это найдут недостаточным, а я отвечал: «Поверьте, государь, по крайней мере, на три года этого хватит». Будет сделан опыт, который и покажет, насколько есть надобность в дальнейших реформах, насколько в России есть достаточно политически развитой класс.

— С моей точки зрения, — говорил не раз Лорис-Меликов, — для данного момента несравненно большее значение имели другие мероприятия: надо было реформы 60-х годов не только очистить от позднейших урезков и наслоений циркулярного законодательства, но и дать началам, положенным в основу этих реформ, дальнейшее развитие. Только планомерная работа в этом направлении могла создать настоящую почву для более фундаментальной реформы.

В моей памяти отчетливо сохранилась лишь сущность разговоров, детали, которые проводил Лорис-Меликов в подтверждение своих взглядов, конечно, улетучились, да в них и нет особенной важности. Не лишним, однако, нахожу указать на его отношение к польскому вопросу. Тогда лишь этот вопрос, да отчасти остзейские бароны, тревожили покой наших патриотов.

Вероятно, до переселения в Петербург Лорис-Меликов никогда и не задумывался над польским вопросом. Здесь он в числе членов совета мин. вн. дел нашел Александра Ивановича Деспота-Зеновича6, убежденного поляка, но выросшего в Москве, в русской семье Тучковых. По своему широкому образованию и высоким нравственным качествам своей безупречной административной деятельности, — он был кяхтинским градоначальником и потом тобольским губернатором. Деспот-Зенович пользовался всеобщим уважением, даже в кругах строго консервативных. Лорис-Меликов сблизился с Деспотом-Зеновичем и нередко обращался к нему за содействием по разным делам, например, хотя бы по вопросу о поднятии Архангельского края. Весьма вероятно, что влияние Деспота-Зеновича сказалось и на взглядах Ло-рис-Меликова на польский вопрос.

— Я говорил государю, что нельзя оставлять поляков под постоянным режимом исключительных законов, нельзя вести бесконечную борьбу против их национальности и веры; что и на поляков следует распространить блага общественных реформ. И государю угодно было одобрить мои взгляды.

Как первый шаг в этом направлении было решено установить более нормальные отношения с римской курией, прерванные после событий 1863 г. (конкордат, заключенный 22 июля 1847 г., был отменен 25 ноября 1866 г.)* С Деспотом-Зеновичем Аорис-Меликов до конца сохранил лучшие отношения.

Хотя во время моих ниццских бесед с Лорис-Меликовым влияние Победоносцева еще далеко не достигло того апогея, как впоследствии, но в знаменательном заседании совета министров, предшествовавшем манифесту 29 апреля, он был главным противником Лорис-Мелико-ва; ему же, не без основания, приписывали и самую редакцию манифеста. Понятно, что Лорис-Меликов не мог без раздражения говорить о Победоносцеве.

— На свою голову уговорил государя назначить Победоносцева обер-прокурором; государь не любил его, считал ханжой и обскурантом. Победоносцев, конечно, человек большого знания, владеет даром слова, выдержанной логикой, и вы легко поймете, какое он может иметь влияние.

Когда Д.А. Толстой подал в отставку (увольнение состоялось не сразу — 24 апреля 1880 г.), к Аорис-Меликову приехал наследник и просил его представить на пост обер-прокурора Победоносцева. Аорис-Меликов исполнил желание наследника, причем при докладе пояснил, что инициатива этого представления принадлежит наследнику. Александр II, ничего не сказав, взял доклад. Прошло некоторое время, опять же по желанию наследника Лорис-Меликов напомнил государю о своем докладе. И вот что получил в ответ:

— В доказательство того, что я не забыл о твоем докладе, вот он, подписанный мною; делай с ним что хочешь, но запомни, что в лице Победоносцева ты имеешь своего злейшего врага.

Я знал, что все начальное образование Лорис-Меликова не шло дальше школы гвардейских подпрапорщиков (нынешнее Николаевское кав. училище). Из бесед с ним вынес, однако, впечатление, что от природы он обладал большим умом, способностью быстро усваивать новые для него идеи и находить для них соответствующие слова для выражения. О чем бы ни шла речь, — можно было соглашаться с ним или нет, — это другое дело; но он ни разу не проговорился так, чтобы выдать свою лишь весьма недавнюю осведомленность в данном вопросе. Напротив, как это почти всегда бывает у людей, прошедших практическую школу, мысль его высказывалась отчеканенно, так и казалось, что она прямо вынесена из опыта жизни. Говорил Лорис-Меликов свободно, без потуг, но в то же время не замечалось и той болтливости, которая так нередка у людей, кое-что схвативших на лету.

Узнав, что я дважды был на Кавказе, причем всякий раз прожил по нескольку месяцев, что в числе моих друзей был В.Г. Гогоберидзе7, пользовавшийся всеобщим уважением, Лорис-Меликов охотно пускался в рассказы о Кавказе, особенно о горцах, о том, как, собственно, легко ими управлять, если только бережно относиться к их народным обычаям. А я в таких случаях старался втянуть его в разговор насчет войны 77 года. На мой осторожно поставленный вопрос, в достаточной ли степени он пользовался самостоятельностью, Мих. Тар. только махнул рукой да прибавил: мало ли что было. Но тут же разразился резкой филиппикой по адресу тогда еще здравствовавшей великой княгини Ольги Федоровны.