— Что вы имеете в виду? — быстро спросил Бурман.

— Реминдол снял с работы директора лаборатории номер два, моего ученика Грехэма. Вы знаете об этом, господин президент. Причина, по-моему, неосновательная: подписание воззвания против атомной бомбы. Ничего не поделаешь: иногда приходится смотреть сквозь пальцы на увлечения молодежи. Во всяком случае, Грехэм нам был нужен: это не Ундрич, это серьезный, талантливый работник. И он… он открыл лучи… Свойства их те же, что у лучей Чьюза.

— Что вы говорите? — воскликнул Бурман, вскакивая с кресла. — Вы в этом уверены, профессор?

— Совершенно…

— Вам известен секрет?

— Нет. Грехэм не расположен передать его государству. Если бы действовали с ним осторожней, можно было бы сохранить его для нас, а Реминдол своей грубостью толкнул его в объятия коммунистов и вообще всех этих беспочвенных, но опасных мечтателей.

— Профессор, мы не можем его упустить. Вы знаете, где он?

— Я следил за ним стороной. Бедняга долго скитался без работы. Подумать только: талантливейший ученый, изобретатель, работает механиком в хлебопекарне! Вот результаты деятельности Реминдола.

— Ах, боже мой, — с досадой сказал президент, — чего можно требовать от сумасшедшего! Механик хлебопекарни! Какая чушь! Конечно, зарабатывает гроши. А мы можем предложить ему миллионы, да, да, миллионы! Как его изобретение сейчас кстати! Вот что, профессор, возьмите на себя переговорить с Грехэмом…

— Сомневаюсь…

— Не сомневайтесь! Узнайте о его условиях. Раз это серьезно, мы готовы на все. Я очень прошу вас, профессор, не откладывать. Завтра же утром…

Во исполнение этого поручения профессор Уайтхэч следующим утром очутился где-то на окраине, в хлебопекарне, куда вряд ли он когда-либо забрел бы по своей воле. Мальчик проводил его по длинному узкому коридору, освещенному единственной тусклой лампочкой, в комнату, служившую, очевидно, конторой. Навстречу Уайтхэчу из-за стола поднялся полный пожилой человек. Кроме него, в комнате сидел еще один, тоже пожилой, с тонким и длинным носом. Перед ним лежали ведомости с колонками цифр. На стене висели старинные часы — они больше подходили бы музею, чем пекарне. Хрипя, шипя, они шли с таким усилием, что было ясно: это их надорвавшийся механизм двигает время вселенной. На табуретах, на мебели — на всем лежал налет беловатой пыли — вероятно, ее и не замечали, а может быть, она была здесь в почете, как пыль на бутылках выдержанного вина. Все было какое-то странное, ненастоящее, почти карикатурное, и Уайтхэч с болью подумал, что вот в этой жалкой обстановке приходится работать Грехэму, его Чарли, на которого он возлагал столько надежд!

Внушительный вид Уайтхэча произвел на толстяка благоприятное впечатление.

— Чем могу служить? — с любезной улыбкой спросил он. — Владелец предприятия Вальтер.

Вероятно, в солидном госте он предугадывал хорошего заказчика. Суетливо пододвинул стул, поспешно смахнув с него платком пыль. Уайтхэч сел, но назвать себя не пожелал.

— У вас работает господин Чарльз Грехэм? — спросил он.

— Совершенно верно.

— Мне нужно поговорить с ним. Я директор лаборатории.

— Пожалуйста, — разочарованно протянул толстяк: значит, не заказчик, это не интересно.

Уайтхэч с сомнением оглядел унылую комнату:

— Не думаю, чтобы нам было удобно здесь говорить. Я был бы признателен вам, господин Вальтер, если бы вы сегодня освободили Грехэма от работы.

— Брунтер! — резко крикнул толстяк. — Позовите Грехэма.

Длинноносый поднялся и молча вышел.

— Надеюсь, господин директор, вы не собираетесь переманить Грехэма?

"Переманить! — с горечью подумал Уайтхэч. — Если бы ты знал…"

— Грехэм — мой ученик. Знаете, кто он? Он большой ученый. Если бы только он захотел… А он работает здесь…

— У меня предприятие солидное, — обиделся хозяин. — Хороших работников ценить умею. Господин Грехэм не работает у меня и месяца, а получает не меньше своего предшественника. А тот прослужил у меня пятнадцать лет. Тоже знающий был человек. Если бы не умер, не расстался бы с ним…

Уайтхэч молчал. Неприятно было продолжать этот разговор, только подчеркивающий всю убогость обстановки, в которую попал Грехэм.

В комнату вернулся обладатель замечательного носа.

— Сейчас придет, — пискнул он. И голос у него был какой-то птичий. В сущности, не все ли равно, какой у человека нос и голос, а Уайтхэч чувствовал, что все его раздражает; казалось даже — вот этот нос и писк как-то унижали Грехэма.

— Профессор! — послышался голос Грехэма с порога. — Вот не ожидал!

— Чарли! — радостно воскликнул Уайтхэч и пошел навстречу Грехэму. На момент было даже что-то похожее на попытку объятия, но после мгновенного замешательства оба ограничились рукопожатием. — Рад видеть вас, Чарли! Нужно поговорить с вами. Господин Вальтер был так любезен, что согласился ваш день подарить мне.

— Да, да, пожалуйста, — кисло улыбнулся хозяин.

Через минуту оба были уже на улице и садились в машину.

— Послушайте, Чарли, — Уайтхэч повернулся к Грехэму, — как вы могли так унизить себя? Куда ехать? — переспросил он шофера. — Чарли, дайте ваш адрес. Не возражаете?

— Пожалуйста. — Грехэм назвал свой адрес.

— Вы перебрались?

— Пришлось. Для механика хлебопекарни я занимал слишком роскошные апартаменты. Вот вы говорите, профессор, я унизился… А я был счастлив, когда нашел это место. А в сущности, чем плохо? Работа чистая. Разве не унижают подчас себя те, кто занимает высокие посты? Эта история с Ундричем…