— Я же вам, пан Война, говорил, что кое-что знаю о таких людях. К Варваре хоть трёх попов приведи — не поможет. Будет страдать, кричать, проклянёт весь белый свет, а не умрёт. Я и Василю говорил про это, но! Он же ей сын, …и слушать меня не желает.

— Правильно и делает, — вступился за неизвестного ему Василя Якуб, — она же ему мать. Кто это в здравом уме захочет, чтобы мать умерла?

Эшенбурк замотал головой:

— Пан может поверить мне на слово, к вечеру, с попом или без, а глядя на её муки, он сам будет бога просить поскорее послать ей смерть. Где ему знать, что ведьмам бог завёл другой путь исхода…

— Это какой же? — отстранённо поинтересовался Война, отыскивая взглядом Свода.

Лошадь англичанина стояла возле дома Варвары, привязанной к липе и уже без седока. «Разговоры разговорами, — тихо злился про себя Якуб, — а тут не до шуток, поездка пустая, нужно возвращаться…».

Никаляус говорил дальше, совершенно не придавал значения тому, что пан почти его не слушает:

— Для того чтобы ведьма могла уйти, — продолжал он, — нужно проделать дыру в потолке дома и в крыше. Должен быть прямой ход к небесам…

— К небесам? — ухмыльнулся Война. — А я слышал, что знающимся с «чёрной книгой» дорога на небеса заказана.

— Так-то оно так, — не стал спорить учитель, — но я же говорю, у них свой путь. Вокруг всей земли небо, куда же тогда душам усопших уходить как ни туда? Так что, так или иначе, а всё одно попадут они вверх, на суд божий…

— Близко к крамоле, пан учитель, радуйтесь тому, что нас никто не слышит.

Эшенбурк пожал плечами:

— Ну, раз уж нас никто не слышит, так я вам так скажу, пусть даже сам Папа мне лично заявит, что жизнь на Земле началась только со дня утверждения на ней его Престола, я, прости господи, не стану ему верить. А, возвращаясь к нашему разговору, возьмусь утверждать: пока в Варварином доме потолок и крышу не проломают, будет бедная старушка мотаться меж тем миром и этим, разрывая души детей и внуков страшным воем и никакие попы или ксендзы тут не помогут…

Война насторожился, причём совсем не от того, что пан учитель говорил всякие крамольные вещи, (видать, на самом деле было за что его высылать из Вильно), Якуба беспокоило, что среди толпившихся во дворе родственников Варвары он никак не мог отыскать Свода. А ведь с его-то ростом сложно было затеряться на фоне малорослых детишек и женщин.

— И что, — спросил озабоченный этим фактом молодой пан, — только так она может преставиться, через крышу или потолок…?

— Через крышу и потолок, — подчеркнул Эшенбурк и тут же неуверенно добавил, — но, как и везде в нашем мире, всегда есть и другой способ.

— Другой? — коротко поинтересовался Якуб, собирающийся немедленно извиниться перед паном учителем и отправиться искать запропавшего где-то товарища.

— Да, мой пан, но на всё это, — со странной улыбкой произнёс Никаляус, — даже такой полоумный как я трижды подумает, пока решится. Ведь придётся взять на себя сильное проклятье. Дело-то, казалось бы, нехитрое — подойти к колдунье и взять её за руку. Тогда вся чёрная сила перейдёт к тому, кто до неё дотронулся и кого есть к этому предрасположенность. Только кто же это сам, по своей воле решится пойти на такое…?

Сердце Войны рухнуло в пропасть. Он одарил беднягу Эшенбурка таким взглядом, что тот запнулся на полуслове. В следующий же миг, застоявшийся на месте панский конь вздыбился, и легко махнув через безбортный возок у колодца, стрелой помчался к дому Варвары.

Там же в это время происходило следующее: две женщины, стоявшие у крохотных окон отчего-то недоумённо переглянулись. Заметив соскочившего с лошади чужого человека, они молчали, хотя нельзя было не заметить и того, что обоих так и подмывало сейчас же переброситься парой-тройкой словечек. Любопытные детишки тоже жались к мутным слюдяным стёклам, пытаясь хоть что-то рассмотреть в тёмном пространстве бабушкиного дома. Только парнишка лет тринадцати от роду, что стоял у крайнего окна, как видно, смог это сделать в полной мере. Он обернулся к женщинам, и широко открыв удивлённые глаза, спросил:

— Маці, а чаму гэта ён, ...так зрабіў?[i]

Женщины повторно переглянулись, не решаясь, что-либо ему ответить. В этот момент удивлённая детвора, вдруг оторвались от окон и дружно уставилась на зияющий мраком дверной проём бабушкиного дома. Из него, сгибаясь, дабы не зацепить головой низкую, массивную балку, вышел тот, кто своими необъяснимыми действиями смог погрузить в оцепенение всех присутствующих.

Это был Свод. Он встретился взглядом с Якубом и, ничего не говоря, широко зашагал к своей лошади. Из дома, вслед за ним, щурясь на свет, вышел широкоплечий, бородатый мужчина. Отыскав глазами фигуру удаляющегося чужака, он открыл, было, рот, для того, чтобы сказать ему что-то вслед, но от волнения слова предательски застряли в его пересохшем горле.

Мужик шумно сглотнул, отчего его короткая борода мелко затряслась и, всё так же, не отрывая взгляда от незнакомца, он произнёс в сторону женщин, просто пожирающих чужака глазами:

— Ўсё, маці памерла...

Хуторские кабеты опустили головы и, зажимая рты узлами холщовых платков, дружно заскулили, отвернувшись от чужих глаз. Пришло время русобородому хозяину Кавальского хутора запоздало обратить внимание и на второго конного незнакомца, разворачивающего своего коня и уносящегося куда-то в поле вслед за первым.