Изо дня в день усталые, изнуренные голодом и заботами, тащились женщины к месту работы. В перерывах, жуя ломоть черствого хлеба или кусок брюквы и запивая эту скудную еду тепловатым «кофе», приготовленным из той же брюквы, они говорили о родных, погибших на войне, или о том, не получат ли ужасную весть — письмо военного командования с сообщением, что самый близкий им человек «пал на поле боя смертью храбрых». Говорили о своих голодных детях, о том, что вынуждены держать под замком жалкие запасы продуктов, чтобы растянуть их до конца декады, и как по возвращении домой начинают жалобно хныкать малыши, выпрашивая корочку хлеба.

И так же, как люди, стоящие в длинных очередях у продовольственных магазинов, они все чаще с ненавистью говорили о генералах и пушечных королях, юнкерах, занимающихся кутежами в своих поместьях и не знающих, что такое война, о тыловых офицерах, ведущих праздный и распутный образ жизни, их прекрасно обеспеченных женах. На многих предприятиях тайно распространялись листовки, выпускавшиеся группой «Спартак». Члены этой группы вели успешную агитацию.

Когда Клара Цеткин приезжала в Штутгарт — случалось это довольно редко — и видела истощенных женщин с удрученным выражением на лице, согбенными спинами и угасшим взором, детей с животами, опухшими от голода, которых война лишила всех радостей жизни, она сжимала кулаки от гнева. Длинными бессопными ночами думала она об этих женщинах и детях, переживала приходящие с фронта вести, ей казалось, она слышит гул орудий, стоны умирающих, видит на колючей проволоке и в воронках от снарядов клочья растерзанных тел. Но на лицах женщин, которых Клара встречала на своем пути, она читала и ненависть, ту же пламенную ненависть, что горела в ее душе; в выражении их лиц она видела необычную твердость, ощущала повое сознание, чувство собственного достоинства, явившиеся результатом их самостоятельности и ответственности за семью, которая теперь целиком легла па их плечи.

Суровая военная действительность вошла и в жизпь Клары Цеткин. От сыновей она, как и все матери, дети которых были на войне, получала через полевую почту редкие и коротенькие письма. Адресат никогда не мог быть уверенным в том, жив ли еще в этот момент отправитель письма. В последних сообщениях — писала Клара в эти дни секретарю Розы Люксембург Матильде Якоб — как будто не было ничего угрожающего, но пока шли письма, мало ли что могло случиться! Она радовалась изредка выпадающим дням отдыха, но за ними обычно следовал период еще большей тоски и страданий. Ее муж, хотя ему было за сорок, подлежал призыву. Кроме того, сн начал болеть. Я живу, писала в эти дни Клара, в настоящей больничной атмосфере.

Не обошел голод и обитателей дома в Зилленбухе. Редактор газеты «Гляйхайт» не получал дополнительного пайка, положенного рабочим, занятым на тяжелых работах. Раздобыть что-либо из продуктов у местных крестьян ей, «изменнице родины», было трудно. Заняться огородом она не могла, достать семена и удобрения было невозможно. Для консервирования фруктов не было сахара, не было и корма для кур.

Далеко не блестящим было и материальное положение супругов. Фридрих Цундель ничего не зарабатывал. Кто во время войпы покупает или заказывает картины! Поэтому все расходы надо было покрывать из получаемого Кларой жалованья, которого все больше и больше не хватало из-за быстро растущей дороговизны жизни. А Кларе и Фридриху приходилось заботиться не только о себе. У них жили второй редактор «Гляйхайт» молодой и всегда голодный Эдвин Хёрнле и секретарь Клары Ханна. Надо было еще позаботиться о сильно нуждавшихся штутгартских товарищах и их семьях и о сидевших в тюрьмах. О них и их близких должны были думать оставшиеся на свободе, обеспечить продуктами, облегчить, насколько возможно, их участь. Клара, за годы эмиграции отлично усвоившая, что такое подлинная солидарность, всей душой отдалась выполнению этого долга. Каждый товарищ, кто обращался к ней за советом, помощью, утешением, не уходил с пустыми руками. Она помогала всегда и значительно больше, чем была в состоянии. Клара помнила о всех: о своих активистках, о штутгартских товарищах, о Кэтэ Дункер и се детях, о старом и больном Франце Меринге и его жене.

Особенно необходимо было позаботиться о двух руководителях движения — Карле Либкнехте и Розе Люксембург, об их здоровье. Карл Либкнехт, содержавшийся па тяжелых арестантских работах в Лукау и получавший крайпе скудный тюремный рацион нитания, заметно терял силы. Вместе с друзьями Клара направила гневное письмо директору тюрьмы. Они добились для Карла Либкнехта разрешения получать за свой счет дополнительное питание. Теперь, когда такое разрешение имелось, надо было добывать продукты, и не один пакет с продовольствием, собрать которое стоило немало труда, переправлялся из Зиллепбуха в Берлин для Карла Либкнехта.

«Вы, наверно, уже получили пакет со съестными припасами для Карла,— писала Клара 31 мая 1917 года Матильде Якоб.— Не смейтесь по этому поводу. Я узнала, что Карл голодает и умоляет прислать ему сахарин и жиры. Посылаю, что у нас было. Даже немного настоящего сахара, который наш Максим прислал нам с фронта. Мы честно разделили посылку, на этом настоял мой муж».

Заботилась Клара и о жене Либкнехта Софье. Она тяжело переносила постигшие ее удары судьбы, особенно в то время, когда находилась на лечении в Южной Германии. Но предметом особенных и самых нежных забот Клары Цеткин была Роза Люксембург. В течение всего времени ее пребывания в крепости Вронке и в тюрьме в Бреслау Клара поддерживала регулярную связь с секретарем Розы Матильдой Якоб, очень беспокоилась о здоровье своего друга, всегда старалась доставить ей хоть маленькую радость, выполнить ее скромные просьбы.

Повторный арест Розы Люксембург глубоко потряс Клару, особенно потому, что с Розой, попавшей сначала в военную тюрьму на Барнимштрассе, обращались довольно грубо. Кроме того, Клара долгое время не имела от нее известий.

«Два последних Ваших письма,— писала она Матильде Якоб 20 сентября 1916 года, через два месяца после ареста Розы Люксембург,— без преувеличения, возвратили меня к жизни. Я была охвачена смертельным беспокойством и страшной тревогой за Розу, не знала при этом, к кому мне обратиться, чтобы узнать правду. На мои открытки и письма, посланные Розе, я ответа не получила. То, что я из вторых и третьих рук смогла узнать о ее местопребывании и ее «деле», мне ничего не говорило, это были общие фразы. Потом я прочла речь Дитмана и пришла к выводу, как я и предполагала, что из хороших побуждений друзья о многом умалчивали и серое перекрашивали в розовый цвет. Я была вне себя от горя и бессильной ярости... Но мне не следует забываться в избытке чувств, я должна выполнять самое необходимое, практическое, требуемое жизнью.

Итак, важнейшее: средства, необходимые для оказания Розе материальной помощи, разумеется, должны быть найдены... Если Вы не обойдетесь тем, что получите, мы, конечно, включимся в меру наших сил. Но Роза ничего не должна знать об этом, ибо ей известно, что наше материальное положение сейчас незавидное. Вы же знаете ее деликатность и гордость. Кстати: от издательства «Гляй-хайт» Розе еще причитается гонорар за перевод главы из «Боги жаждут». Могу я выслать деньги па ваш адрес?