Ладно уж, такое романтическое безумство уже само по себе ухарство. Прыгнуть с высоты в двадцать метров только затем, чтобы проверить, как чувствовала себя невинная дева, когда ее бросали в объятья Юм-Чаку, зная при этом, что помощи ждать неоткуда, — вот это поистине репортерская добросовестность! Вот Галлибуртон карабкается из воды, судорожно хватаясь за узловатые корни, нависшие над ее поверхностью; в насквозь промокшей одежде он дрожит на утреннем холоде. Очнувшись от романтических заблуждений, он уже мечтает не столько о великолепных чертогах бога Юм-Чака, сколько о сухой сигарете и спичках.

Круг водной глади слепо взирает на небо, местами покрывается легкой рябью от прикосновения стрекозы. Некогда здесь, несомненно, произошел провал почвы, и образовавшееся при этом цилиндрическое жерло частично заполнилось водой. Стены провала по сей день служат классической коллекцией слоистых отложений морских наносов. Некоторые слои совершенно не подверглись воздействию кислорода воздуха и служат твердой опорой буйной ползучей растительности. На южном крае колодца видны явные следы какой-то оштукатуренной ступеньки, от которой к Замку-Кастильо, как археологи наименовали пирамиду, вьется полузаросшая тропинка. Предполагается, что по ней двигались торжественные процессии жрецов, по ней в периоды затянувшихся засух вели в последний путь обреченных девушек, чтобы, принеся их в жертву, смилостивить бога Дождя.

Но Фома неверный уже тут как тут.

— Вопрос ставится так, — берет он слово и смотрит на свидетелей, — сохранилось ли в каком-либо из трех уцелевших кодексов хотя бы малейшее упоминание о человеческих жертвах? Не сохранилось. Среди пяти тысяч известных рельефов обнаружен ли хотя бы один, изображающий подобное явление? Не обнаружен. Имеется ли какое-либо иное историческое доказательство тому? Кто просит слова? Франсиско

Монтехо? Отлично, Монтехо, Вы были первым испанцем, вступившим в разговор с юкатанцами…

— Да, это было в сентябре 1527 года. Мы кричали им, чтобы они сказали, как называется их страна. «Uyac-u-dtan!» — закричали они в ответ. Таким образом, мы назвали вновь открытую страну Юкатан. Только много позже мы поняли, что это была ошибка. Uyac-u-dtan на языке туземцев означало: «Послушайте, как они, — то есть мы, испанцы, — говорят». О человеческих жертвах у нас речи не заходило, так как мы не понимали друг друга…

— Хорошо, но, придя четыре года спустя в Чичен-Итса, вы уже располагали надежными переводчиками. Однако в вашем донесении его величеству о Священном колодце не упоминается ни слова!

— Действительно, это так. Ничего подобного я в Чичен-Итса не видел.

— Показания дает епископ Ланда. Днэго де Ланда, что вы писали в 1566 году в своей книге «Relacion de las cosas de Yucatan»?

— В период засух существовал обычай бросать в колодец живых людей, принося их в жертву богам. Туда же бросали и многие предметы из драгоценных камней. И если в этой стране еще имеется кое-какое золото, то исключительно благодаря этому колодцу, на дне которого покоится большая часть его. Потому что индейцы приносили в жертву также и золотые вещи.

— Диэго де Ланда, ваш «Отчет о делах юкатанских» — вынужденное добродеяние. Вы принялись писать его лишь для того, чтобы замолить свои грехи, чтобы искупить свою вину за уничтожение с вашего ведома многих тысяч ценных рельефов, за проведенное в июле 1562 года аутодафе в Мани — торжественную казнь еретиков — и уничтожение нескольких сотен кодексов, принадлежавших индейцам майя. Свой «Отчет» после этого вы высасывали из пальца. Вы не историк, а собиратель сплетен!

— Показания хочет дать Каррильо Анкона. Отлично! Прошу вас дать свидетельские показания, сеньор Крессенсио Каррильо Анкона.

— В моей «Истории» на странице сто восемьдесят один я написал, что в Чичен-Итса был обычай бросать с большой высоты в Священный колодец людей и драгоценные предметы в качестве жертвоприношений. Но я писал, основываясь на слухах, собственными глазами я ничего такого не видел!

— Благодарю вас. После этого почти на триста лет у Колодца воцарился покой. Затем на Юкатан явились вы, мистер Стеффене, со своим коллегой художником Катервудом.

He можете ли вы нам сказать, как, собственно говоря, обстояли дела с Колодцем?

— Колодец был самый большой, самый таинственный и заросший из всех встреченных нами на Юкатане. Он был мертв, словно в нем поселился дух вечного молчания. Казалось, что сквозь его зеленоватую воду проступает тень мистических сказаний о том, что городище Чичен-Итса некогда было местом паломничества и что сюда бросали человеческие жертвы.

— Чем обоснована ваша точка зрения?

— С вашего разрешения, я не историк и не археолог, я просто обыкновенный путешественник. Это было мое субъективное ощущение. Впрочем, как вам известно, мою двухтомную книгу я назвал «Incidents of Travel in Yucatan», «Приключения во время путешествия по Юкатану»…