У крайней избы он остановился, раздумывая, как действовать дальше. Вдруг в деревне поляки? Если начнут допрашивать, кто да откуда, можно с самого начала все дело загубить.

Но не рискнешь — не выиграешь!

Крашенинников поправил за плечами пустую суму и решительно двинулся к крайней избенке. Она выглядела победнее и поплоше остальных.

На стук долго никто не откликался, и Иван уже подумал было, что в избе никого нет, но тут дверь скрипнула, и на крыльце показалась подслеповато щурящаяся старуха.

— Кого еще нелегкая принесла с утра пораньше, — проворчала она простуженным басом и приставила ладонь козырьком к глазам, чтобы лучше рассмотреть незваного гостя, одетого в рубище. — Кто таков будешь?

— Погорельцы мы… — протянул Крашенинников таким гнусавым голосом, что самому противно стало.

— Ступай с богом, — махнула старуха рукой. — Самим есть нечего, все поляки повымели, язви их в душу.

— Ну, ин ладно, мамаша.

— Ишь, сыночек выискался!

— Побреду дале, — вздохнул мнимый погорелец, переступив с ноги на ногу. — В селе–то у вас поляков нет?

— Ушли, проклятущие. Все забрали, что можно, да к монастырю двинулись. Да не туда ли ты, парнишка, собрался? — всполошилась старуха.

— Пока не знаю.

— Али не слышал ничего? Монастырь поляки окружили, взять его хотят. Говорят, и птица оттуда не вылетит.

— Неужто возьмут?

— Подавятся, — сказала старуха и поправила платок на голове. — Сражения там идут — что твои страсти господни!.. На вылазку люд выходит, а впереди — добрый молодец, смелый да проворный, как архангел Гавриил. А ты поберегись, не ходи туда.

— Как же не ходить туда, — усмехнулся Иван. — А кто поможет тем, кто стены обороняет?

— Как им поможешь?

— Вилы да дреколье в руки — и всем миром на супостата! — пояснил Крашенинников.

— Не про нас то, милок, — ответила старуха, испуганно оглядевшись. — Одни бабы с детишками остались здесь.

— А мужики где?

— Кого поляки угнали, кто в лесах попрятался. А кто и сам к супостату переметнулся, — понизила она голос.

— В Нижнюю Константиновну как попасть?

— Шесть верст отсюда Константиновка, — оживилась старуха. — Кума там у меня. Не знаю, жива ли… Вот по энтой дороге ступай, а за колодезем левее возьми. Да в бочагу не угоди, болота там! — крикнула старуха вдогонку.

Антип, зверовидный мужик с бородой, которой гребень, похоже, никогда не касался, встретил Крашенинникова с откровенным недоверием.

— Из монастыря, говоришь? — переспросил он, цепким взглядом окидывая пришельца, сильная фигура которого выделялась и под ветхим одеянием. — Ловок ты, парень, брехать, как я погляжу. Не знаю, кто тебя подослал, да мне это и неинтересно. А из крепости и мышь не выскочит.

— Но вот я же выскочил, — возразил Крашенинников. — И привет от архимандрита Иоасафа тебе принес.

— Проваливай, сосунок, — отрезал Антип. — Не на того напал. Много вас тут, таковских, шастает…

— И еще словечко молвить тебе велел святой отец, — пропуская реплику Антипа мимо ушей, продолжал Иван.

— Ну–ка? Что же передал архимандрит? — усмехнулся Антип.

— Спроси, говорит, у Антипа, не забыл ли, мол, как мы с ним в Киеве жили–поживали?

Слова Крашенинникова произвели сильное действие. Щеки Антипа налились свекольным румянцем, он с минуту помолчал.

— Теперь вижу, свой ты, — произнес Антип. — С того бы и начинал, парень. А то ходишь вокруг да около. А тут знаешь сколько нечисти… Что ж мы на пороге–то стоим? — спохватился Антип. — Заходи в избу, щец похлебаем, покалякаем.

— Один живешь?

— Один. Померла моя хозяйка, — вздохнул Антип.

Пока они ели подкисшие щи, Крашенинников помалкивал, хотя ему очень любопытно было: что скрывается за словами архимандрита о Киеве? Сам Иоасаф на сей счет ее молвил ничего.

Антип, отодвинув пустую миску, проговорил:

— Эх, и славные были деньки–денечки… Тогда, в Киеве–то. Молоды мы были… Иоасаф меня во всем наставлял–то… — Мечтательным тоном проговорил Антип и вдруг круто поменял тему разговора: — А как ты из крепости бежал?

Иван развел руками:

— О том сказать не могу.

— Почему?

— Иоасаф ее велел.

— Ладно, не говори, — согласился Антип, почесывая бороду. — Архимандрит знает, что делает.

Только теперь Иван разглядел, что Антип далеко не молод: больше чем наполовину борода его была седой.