Крашенинников сбросил котомку, прислонился к печке, наслаждаясь идущим от нее теплом и мысленно вновь переживая свой полет по поднебесью.

— Как дела в крепости? — сквозь полудрему донесся до него голос Антипа.

Иван встрепенулся:

— Тяжко. Помочь надобно, Антип. Иоасаф говорит, мужик ты дельный, люди к тебе прислушиваются.

— Чем можем мы помочь?

— Отряды сколачивать. Бить ворога, не давать ему ни минуты передышки. На обозы нападать, на отсталых солдат.

— Вовремя ты пришел, паря. Мы уже начали промеж себя думать про это, да не знали, с какого конца начать. А как там Иоасаф? Всеми делами небось заправляет?

— Есть еще два воеводы осадных, князь Григорий да князь Алексей. А как дела здесь, но деревням? — спросил Крашенинников. — Правда, пока добирался к тебе, повидал кое–что…

Антип вздохнул:

— Укрепляются поляки, где только могут. Станы строят.

— Значит, уходить не собираются?

— Только если крепко попросим, — осклабил Антип в улыбке щербатый рот. — А недавно гетман Сапега да пан Лисовский разделили меж собой войско.

— В раздор впали? — обрадовался Иван.

— Не похоже.

— Зачем же им войско дробить? — недоверчиво произнес Крашенинников.

— Прикидывал я, паря. Думаешь, Антип горазд только на печи сидеть? Так им сподручнее, наверно, осаду вести. Ходили в разведку наши люди… Судя по всему, враги скоро подкоп начнут вести тайный. Но как об этом архимандриту сообщить?

— Ты куда? — спросил Иван, увидев, что Антип решительно поднялся с лавки.

— Пойду дружков скликать. Время не терпит, Отдыхай пока. Что с ногой?

— Жилу растянул.

— Болит?

— Болит, — признался Иван.

— Еще б не болело, столько верст неведомо по каким тропкам прошагать, — покачал головой Антип. — Сосни пока немного.

…Уже на следующую ночь дозорные, находившиеся па стенах крепости, радостными криками приветствовали зловещее зарево, разгоревшееся глубоко во вражьем тылу.

Нарочный доложил о том архимандриту да двум воеводам осадным.

— Услышал господь молитвы наши, — размашисто перекрестился Иоасаф. — Поднимается народ.

— Теперь и нам полегче станет, — обрадовались воеводы–князья…

Иван подружился с Антипом. Он оказался добрейшей души человеком, к тому же дельным и решительным. Крашенинников смог воочию убедиться, что для окрестных крестьян каждое слово его было законом.

Знал архимандрит, к кому направить своего посланца!

В течение двух–трех недель им удалось сколотить из мужиков несколько отрядов, направить разрозненные усилия тех, кто стихийно сопротивлялся врагу, в единое русло. Полякам пришлось оттянуть часть сил, занятых осадой крепости, на подавление крестьянского движения.

С каждым днем накапливались ценные сведения об общей численности врага, о расположении войск, вооружении и даже о намерениях. Их удалось выведать у поляков, захваченных мужиками. Но как передашь все это в осажденную крепость?

— Нужно в крепость пробиться, сведения собранные архимандриту сообщить, — чуть не каждый день теребил Антипа Иван. — Сколотим большой отряд — и клином…

— Силенок не хватит.

— Кабы поздно потом не было.

— Ты ж вот сумел выйти из крепости? — хитро улыбался Антип. — Вот и дуй тем же манером обратно.

— Говорил же тебе сто раз: не могу я раскрывать тот путь…

— Ладно, погоди, торопыга. Потерпи немного. У нас еще много дел не сделано. А там придумаем, как весточку архимандриту передать. Есть у меня задумка одна…

— Как?

Антип сощурился.

— Ты–то мне не говоришь, как из крепости выскользнул? Потерпи, узнаешь в свой час.

Крестьянское движение, сигналом к которому послужило прибытие Крашенинникова из осажденной крепости, продолжало неумолимо разгораться в тылу у врага, доставляя ему немало хлопот.

Одним из мужицких отрядов командовал сам Антип. Иван, нога которого к тому времени поджила, участвовал с ним в боевых операциях.

Когда выдавалась свободная минутка, Иван возвращался мыслями к тем, кто остался в крепости. И чаще всех думал он о Наташе. Выгонят поляков, вернется он на поляну, которую запомнил крепко, откопает крылья из–под земли да листа палого, спорет материю. Даст бог, к тому времени не успеет попреть она. Каждую холстиночку почистит, отмоет. Все Наташе верпет: шей снова сарафаны да платья, наряжайся, как цветок вешний!