При наличности ошибки другому контрагенту ничто не может быть поставлено в упрек: я ошибся, но вы в моей ошибке неповинны. Вследствие этого понятно, что для разрешения конфликта между ними естественно выбрать масштаб объективный, т. е. допускать разрушение сделки только в том случае, если ошибка касалась пунктов существенных, с точки зрения общих понятий данной среды, а не субъективных взглядов конкретного контрагента. Так, например, нанимая дом, я не знал, что он значится под N 13; пусть для меня, человека суеверного, это обстоятельство имеет огромное значение - знай я об этом заранее, я ни за что не нанял бы дома, - тем не менее расторжение сделки на основании такой ошибки не допускается, так как, по объективным воззрениям делового оборота, номер дома не имеет никакого значения.

Напротив, в случае обмана или принуждения приведенное выше соображение о невиновности контрагента отпадает, вследствие чего здесь замечается тенденция к применению масштаба субъективного.

Что касается, в частности, обмана, то в настоящее время является, по-видимому, общепризнанным то положение, что обманутый может требовать расторжения сделки даже тогда, если обман касался пункта, существенного только с его личной точки зрения. Таким образом, если в приведенном выше примере на мой прямой вопрос при найме дома, не значится ли он под N 13, собственник ответит умышленно отрицательно, я могу потребовать расторжения договора, несмотря на всю объективную неосновательность моего суеверия. Основательны ли или неосновательны мои взгляды и вкусы, это уже не имеет значения; каковы бы они ни были, я имею право обеспечивать их в договоре.

Подобный же переход к субъективному масштабу намечается, хотя пока и не столь определенно, и в законодательных нормах об угрозе.

Едва только отступившее от начал примитивного формализма римское право, признав возможность расторжения сделки, заключенной под влиянием угрозы, требовало, однако, чтобы эта угроза была серьезной - такой, которая могла бы подействовать и на человека неробкого. Не требовалось, чтобы человек был героически храбр, но нужно было, чтобы он не был и чрезмерно труслив. Другими словами, римское право предполагало некоторого среднего, типичного человека как объективный критерий для решения вопроса о серьезности или несерьезности угрозы.

Это римское представление перешло в право новых народов и до настоящего времени является господствующим. Даже новый швейцарский закон об обязательствах (30 марта 1911 г.), руководствуясь тем же мысленным объективным критерием, стремится дать легальное определение "основательной" угрозы, достаточно серьезной для того, чтобы она могла оказать давление на человека нетрусливого (ст. 29 и 30). Равным образом и наш внесенный в Государственную думу законопроект об обязательствах в ст. 28 говорит: "Изъявление воли признается последовавшим под влиянием принуждения, когда оно вынуждено насилием, лишением свободы, истязанием по отношению к заключившему сделку или к кому-либо из его близких или возбуждением основательного страха угрозою нанести им личный или имущественный вред".

Однако рядом с этим старым римским воззрением пробивается другое. Новое Германское уложение (§ 123) уже говорит об угрозе просто, без всяких определений и ограничений: достаточно только доказать, что лицо было действительно угрозой подавлено; какова же была эта угроза - безразлично. Такой постановкой вопроса Германское уложение перешло от масштаба объективного к субъективному, и поступило, конечно, совершенно правильно.

В другом месте мы говорили подробнее о том, насколько антисоциально применение здесь объективного масштаба и к каким вопиющим последствиям оно способно приводить. При известных условиях личной жизни самая пустая, с объективной точки зрения, угроза - вроде угрозы перестать кланяться или петь под окнами похоронные песни - может оказаться достаточно сильной, чтобы вынудить то или другое обещание. Пусть люди, испугавшиеся этой угрозы, люди больные или слабонервные, но эта их слабость не может быть признана в культурном законодательстве достаточным социальным основанием для обогащения других. В противном случае мы узаконим самую беззастенчивую эксплуатацию этих несчастных людей со стороны всех тех, кто имел возможность узнать их слабость и кто возымел намерение на ней играть. Быть может, с точки зрения тех, которые идут за Ницше, подобная защита слабых будет лишь проявлением "морали рабов", но, думается, право поступит лучше, если словами Евангелия этой морали скажет: "Придите ко мне все истомленные и обремененные, и я успокою вас".

Уже приведенных иллюстраций достаточно для того, чтобы мы могли наглядно убедиться в несомненной и характерной тенденции всякого прогрессирующего гражданского права: личность как таковая, личность во всей совокупности ее конкретных особенностей получает себе все большее и большее признание. Перед лицом современного правосознания общество не стадо однородных человеческих особей, величин заменимых, а союз самоценных личностей, имеющих право на индивидуальность. Пусть даже эта индивидуальность значительно отклоняется от среднего типа; если только она не вредит другим, она заслуживает охраны закона. Пусть эта индивидуальность кажется нам порой странностью, чудачеством, нужды нет: мы должны даже за чудаком признать право на существование. Этого требует растущее уважение к человеческой личности, этого требует развивающееся нравственное сознание.

VIII. Проблема нематериальных интересов

Выше было сказано, что содержание гражданского права находится в прямой и непосредственной зависимости от содержания человеческих интересов и что вследствие этого гражданское право должно неизбежно расти вместе с ростом человеческой личности.

Но рост личности начинается с внешнего, материального. Поэтому первыми областями, в которых за личностью признаются субъективные права, являются области отношений имущественных и семейных, причем эти последние, семейные, отношения в примитивном быту рассматривались также под углом зрения интересов материальных (физиологических и экономических). Все то, что выходило за пределы этих материальных отношений, еще мало интересовало личность, а вследствие этого не находило себе отражения и в гражданском праве.

Мало-помалу, однако, индивид начинает ценить и нематериальные, духовные, блага, и право начинает давать им охрану - сначала частичную, слабую и бессистемную, а потом все полнее и полнее.

Мы не можем входить здесь в детальное изложение постепенного роста гражданского права с этой стороны; укажем только на то, что даже в римском праве, этом столь культурном и развитом праве, духовная сторона человеческой личности нашла себе только очень слабое и поверхностное отображение. Это может быть объяснено тем, что римское право, развивавшееся главным образом в интересах торгового оборота, получило отпечаток торгового, коммерческого духа. Вследствие этого праву новых народов пришлось самому пробивать дорогу. И оно действительно начало работу в разных местах, создавая различные отдельные институты, которые, казалось, сначала ничего общего между собой не имеют, но которые, как мы можем видеть теперь, сливаются в одно общее непрерывное течение, имеющее своей целью охрану духовных, нематериальных, интересов человека. Уже рассмотренная выше охрана "прав личности" проникнута этой тенденцией; укажем на некоторые другие важнейшие явления этого рода.