Мы, возможно, и не создаем в себе эту двойственность с помощью некого интеллектуального имперсонализма, но невольно живем в ней. Наше оскорбление не в том, что мы приняли какую-то неправильную доктрину, не в том, что заблуждаемся, а в нашей неудаче. Из-за нее мы живем в этой двойственности. Мы живем с сознанием того, что мы - тело и что наша телесная деятельность очень важна. Поэтому страх, голод, жажда, усталость, вожделение, зависть действуют на нас настолько сильно, что покрывают наше сознание. Складывается впечатление, что святое имя не так уж сильно меняет нас. Это может означать только то, что Кришна не является полностью в нашем воспевании. Он не отвечает на наши призывы, что-то в нашем повторении не трогает, не привлекает Его. Так мы и живем в этой двойственности. Поэтому, когда Кришна говорит: нахам пракашах сарвасйа йога-майя самавритах, то есть когда Он говорит, что ставит завесу между Собой и невежественными людьми, разве не включает это и нас тоже?

Когда я исследую эту двойственность более детально, то вижу, что она основывается не только на недостаточном осознании тождества Кришны и Его имени. Двойственность также в том, что умом я принимаю это, но не могу живо ощущать это. Поэтому, хотя я не придерживаюсь философии майявады, я невольно впадаю в своего рода дилемму майавады.

Рассматривая второе оскорбление святого имени, Бхактивинода Тхакур пишет: «Единственное лекарство - это искренне раскаяться сосредоточить ум на Господе Вишну (Кришне), ибо благодаря памятованию о Нем все оскорбления рассеиваются. Впоследствии нужно стараться никогда не совершать это оскорбление снова. Памятование о Господе - самое действенное искупление. Веды всегда рекомендуют брахманам, подвергающимся риску, медитировать на лотосные стопы Господа Вишну, чтобы обрести защиту. Памятование имени Господа - то же самое, что и медитация на Его лотосные стопы. Святое имя способно рассеять все совершенные оскорбления, ибо действует как лучший друг преданного» (ШХЧ, с. 46).

10: 30

К этой минуте я завершил сегодня двадцать пять кругов. Когда подошел к дневнику, чтобы передать свой опыт, то подумал, что есть огромная разница между написанный мной и тем, что в реальности происходило, когда я словно перемалывал те последние пять кругов (каждый из них длился минут десять и больше). Можно сказать что-нибудь негативное о самом себе, но какой в этом толк? Опыт не вмещается в слова. Я сидел на жестком стуле, на заднем дворе, глядя на ровные волны хлебов, взошедших на полях. Несколько раз неподалеку звучали выстрелы, каждый раз по два удара. Я никого не смог увидеть, только зеленые и коричневые холмы и несколько деревьев. Повторяешь, повторяешь и даже не знаешь, почему так много времени уходит на то, чтобы закончить круг, и не сознаешь ни удивительного блаженства, ни мучительной разлуки с блаженством, ни Кришны как личности, ни милости Его имени, ни служения. Стыдно сказать, но это повторение было очень трудным, епитимьей.

Эти дополнительные круги - продолжение епитимьи. Другие будут думать обо мне хорошо, в связи с моим «повторением дополнительных кругов». Кто-нибудь, наверное скажет: «Не знаю, как тебе это удается. Я не смог бы сидеть и только повторять так долго». Они думают, что я упорен в этом деле. Но неужели все будет продолжаться по-прежнему, даже если я буду воспевать всю оставшуюся жизнь, - то есть я буду просто таращиться на пустые зеленые поля и считать бусины, не понимая, почему это занимает так много времени? Неужели это, и только это, будет источником моего удовлетворения?

(Вот видите, я ведь говорил, что мне не под силу описать реально происходящее. Есть что-то большее, что делает реальность ценной, нечто, что также делает ее более трудной, чем я передаю здесь. Но я не могу уловить это).

М. сказал, что деревенские жители знают все о своих соседях и даже тех, кто у них гостит. Они знают, в какое время их соседи ложатся спать и когда встают по утрам. Им известно, в какое время те начинают работать. Чужаков никогда не принимают, хотя и обращаются с ними вежливо. М. сказал, что если бы кто-то из преданных поселился в деревне, его уважали бы только в том случае, если бы он делал какую-нибудь видимую работу. Раз так, мне им не понравиться. Они не поймут, чем я занимаюсь, когда нахожусь в доме или совершаю странные прогулки ни свет ни заря. Они не поймут мой восточный шафран. Но, по-своему, я работаю так же тяжело, как они, копающиеся на своих пашнях: на земле, в тепле и солнечном свете.

М. сказал, что если бы мы заложили сад и они увидели, как я провожу время в нем, они смогли бы оценить это занятие как достойное. У меня уже есть сад.

13: 05

Тяжело признавать, знать, что эта моя драгоценная жизнь, последние ее минуты убегают. Растет трава, и снова весна, холодная весна, но для меня это ранние осенние года. В небе чистота, но как могу бросить вызов возрасту, который символизирует приближение смерти?

Я думал о Кришне в Имлетале и о местах, где сидел и повторял святые имена Господь Чайтанья. Харидас Тхакур повторял в Сиддха-бакуле, в Пури. Господь Чайтанья одобрил его джапу. Когда я еду туда, мне приходится беспокоиться о своем паспорте, об обуви, о ногах и деньгах. Там на каждом шагу люди, которые меня проверяют. Кто-то хочет денег, а я не говорю на их языке.

Шрила Прабхупада не посылал меня повторять святые имена в эти места. Но он не говорил и о том, чтобы я повторял их без прити. Он сказал: не такое повторение, со смазанным произношением, а с прити. Говори каждое слово: вот - Радха, вот - Кришна.

Итак, мы приехали в это комфортабельное место на Западе, как глупцы, как гости, и я повторяю. По крайней мере, я могу доложить: «Я повторяю, но ничего не происходит. Повторение сухое». Наверное, это правильно; это то, что и должно происходить. Я буду чувствовать сухость, когда буду пытаться увеличить норму или стремиться к расе. Я должен видеть эту кирпичную стену. Если даже ничего не произойдет, буду продолжать свое сухое повторение и докладывать: «Да, высший вкус этой практики не приходит к таким, как мы. Мы должны очиститься и предаться, больше служить делу проповеди, завоевать расположение Бога, больше времени посвящать харер наме».