Первым приехал режиссер Григорий Виккерс, отличавшийся суровой пунктуальностью.

Всякий раз он проделывал одно и то же — являлся раньше всех, заглядывал в гостиную, кухню, в окно — то, что выходит на задний двор, хмыкал, поднимал голову посмотреть на люстру, забивался в угол дивана и принимался рассматривать ногти на левой руке.

В это время его жена, Леночка, мило щебетала, сглаживая неловкость.

Леночка отказалась от карьеры актрисы ради того, чтобы водить за руку не совсем нормального мужа, вести переговоры, напоминать ему, где продают сигареты, и усаживать его в такси.

Виккерс ощущал себя уверенно только на съемочной площадке и за столом в кабинете — стоило же ему выйти на улицу, как он терялся и не мог сам поймать машину. Одна приятельница нашептала Насте, что года два назад Гриша за ней ухаживал в оригинальной манере — ни с того ни с сего приезжал по ночам, пил коньяк, ложился в постель и… все. Приятельница не вытерпела и устроила скандал, а Гриша посмотрел на нее, как обиженный кутенок, и спросил:

— Это для тебя так важно?

Но дети у него вроде были — два от первой жены и один от Леночки.

Насте Леночка импонировала — за внешностью чеховской Душечки скрывались твердый характер, деловая хватка и готовность короткими ногтями с прозрачным лаком порвать любого, кто задумал худое против ее Гриши.

Пока Гриша исследовал ногти, Настя успела коротко описать Леночке сверхзадачу — обаять писателя. Леночка кивала с таким сосредоточенным видом, что Настя без лишних слов поняла — на ее помощь можно рассчитывать. Что это будет за помощь, пригодится ли она, трудно представить, но присутствие союзницы очень Настю поддерживало. Ведь если вдруг Максим окажется неприятным типом с дурными манерами, будет испорчена не только картина светлого будущего, но и дивный вечер. А очень бы не хотелось.

Наконец распахнулась дверь, и вошла толпа. Астахов — не адвокат, а диктор в новостях, с двадцатилетним сыном, девушкой сына, бывшей женой и какой-то дамочкой. Дамочки у Астахова, считавшего себя свободным от семейных уз, каждый раз были разные. То ли Женя давал им отставку, то ли девушек раздражало, что ухажер всюду таскается с бывшей женой. А таскался он потому, что за двадцать лет все друзья, коллеги и родственники стали общими — и делить их никто не собирался.

Причем Женя по старой, доразводной привычке вечно переругивался с бывшей, что, видимо, не настраивало женщин на романтический лад.

Эта новенькая, последняя, Насте сразу не понравилась. Короткие волосы дамочка красила в старушечий рыжий оттенок, который агрессивно бликовал на солнце, укладка была бабья — словно только что бигуди сняли. Не то чтобы ужасно, но в стиле эдаких провинциальных жен, которые, разрядившись в белые бриджи и розовые кардиганы на своих дорогих внедорожниках приезжают в московские магазины и шастают там, поджав губы — чтоб никто не догадался, как неловко они ощущают себя в городе, который ничем не удивишь.

Девица из стиля не выбивалась — топ со стразами, розовые капри, сандалии «Экко» с заклепками.

Астахов чуть не сломал Насте спину, обнимая ее с таким жаром, словно они и не виделись две недели назад, его бывшая, Наташа, с порога начала историю о покупке «Фольксвагена Туарек», но вниманием Насти завладел незнакомец.

Вены, артерии, мышцы, что держат сердце в положенном месте, оборвались, — оно упало в желудок и там задергалось в конвульсиях.

Он был прекрасен. Высокий, русый, не совсем бритый, с типом лица, как у Юлия Цезаря — только не воинственным, а немного истощенным, отравленным книжной пылью. Короткая стрижка, ясные голубые глаза, темные брови, изящные кисти рук, жилистые предплечья… Ух ты. На нем — белый свитер в широкую голубую полоску с закатанными рукавами, выцветшие джинсы и кроссовки.

— Добрый день, — произнесла Настя.

И вообразила их вдвоем. Она — стройная, гибкая брюнетка с аристократическим носом с горбинкой. Он — прямо-таки завсегдатай Французской Ривьеры, потомственный владелец белого дома с запущенным садом. Его будто натерли солнечными лучами — золотистая кожа начала шелушиться, выжженные, как южные травы, волосы, загрубелые морщинки в губных складках, ямочки…

— Я Максим, — представился он.

— Ребята! — закричала Настя, схватив за руку Наташу, которая все еще долдонила о том, что купила внедорожник у самого настоящего уголовника… — Хочу вам представить человека, который заставил меня плакать четыре раза подряд! Внимание! Звезда русской литературы Максим Гранкин!

— Я вас читал… — тут же встрял Астахов.

Ничего он не читал. У него времени нет. Слышал, может, открыл даже, пролистал пару страниц.

Все друг другу жали руки, пылкая Наташа даже расцеловала звезду русской литературы, чем заслужила хлесткий, как прут, взгляд астаховской девицы.

— А это моя жена, Галя, — сквозь весь этот гвалт донеслось до Насти.

Максим вытащил из-за спины Астахова рыжую девицу и прижал к себе.

Настя улыбалась, пожимала девице руку, приглашала гостей в беседку, но все это делало ее тело — как тогда, когда она с жуткой ангиной, температура тридцать девять и два, горло болит так, что даже дышать больно, играла в «Бесприданнице» Островского.