— Мы никогда не забудем ее смерть! Мы отомстим за нее!..

Но кому он хотел отомстить и почему обещал не забыть, я так и не понял, так как он говорил, что ему есть за что посчитаться с советской властью. Впоследствии я узнал, что он стал командиром батальона власовцев.

Строй стоял тихо, понуро, только смахивали слезы. Плакали все, я не помню, чтобы чью-то еще смерть так близко принял весь лагерь военнопленных.

Весна шла, и опять пролилась туча, как бы оплакивая смерть этой чудесной девушки с мужественным сердцем, нашедшей силы в себе, умирая, успокоить любимого человека и своих друзей, снять тяжесть вины за свою смерть. «Я никого не виню. Я люблю. Спасибо за две недели свободы». Украинку пытали, но она ничего не сказала. Проклятый конюх! Его прокляли все, военнопленные и немцы, они тоже переносили тяжело это бессмысленное убийство.

Через несколько дней забрали Гришу в гестапо. Его увезли на машине с еще двумя военнопленными, не дав даже собрать их скудный скарб. Это предвещало мало хорошего, пронеслась мысль, неужели кто-то из двадцати восьми, которым были устроены побеги, пойман с нашим аусвайсом? Слишком много было причин у нас подозревать, что Гришу забрали в связи с побегами. Пропуска мы готовили для людей, необходимых фронту, то есть для старшего комсостава и летчиков-ночников; как объяснил Гриша, на подготовку комсостава было затрачено много времени, а летчики-ночники — это особо талантливые люди, так как немногие способны летать в ночное время.

Почему-то вместе с Гришей забрали полковника Карамзина, и нас осенило — не является ли он главным законспирированным руководителем подполья? До сих пор за главного мы принимали Гришу, он фактически руководил организацией всех побегов и его все слушались беспрекословно. Но мы так и не узнали, кто стоял за Гришей, кто был главным, да и не пытались узнать. Мы исполняли все, что поручал Гриша, и я ни разу не спросил его ни о чем, а он, мне кажется, знал законы конспирации и не хотел подвергать людей лишнему риску.

Странным стечением обстоятельств почти все мои товарищи, с которыми меня свела судьба в первый шквал войны и плена, остались жить, и почти все бежали в партизаны или на фронт.

Гришу Третьяка мне удалось увидеть еще раз, это случилось в Полоцком лагере военнопленных, об этом я еще расскажу. О дальнейшей судьбе Гриши я узнал, лишь оказавшись в Москве в октябре 1943 года, когда прочел его письмо, адресованное моей жене. Он сообщал Галочке, что я жив, нахожусь в плену в лагере военнопленных, и рассказывал о себе, что он бежал из плена и сейчас находится в рядах Красной Армии, работает художником; просил прислать ему краски и кисти. К тому времени, когда пришло это письмо, Галочка уже знала, что я в партизанах, я смог сообщить ей, где нахожусь, и свой адрес, обо всем этом она написала Грише. Но он, как видно, ее письма не получил.

К сожалению, первое письмо Гриши затерялось. Второе известие от него мы получили в начале 1944 года, его принес однополчанин Гриши, сержант Соловьев, когда нас с женой не было дома. Привожу это письмо дословно:

«Галина Григорьевна!

Если вы имеете то, о чем я просил в предыдущем письме, то передайте с сержантом Соловьевым.

Я буду вам очень благодарен, ибо работать абсолютно нечем. О тех материалах, на которых приходится работать, Соловьев вам расскажет. Пишу наспех, ибо отходит поезд.

Галина Григорьевна, пишите за мирную жизнь Москвы, интересно, как Николай! Если вы с ним держите связь, передайте привет и сообщите адрес.

Я уже 3 месяца как перешел линию фронта и сейчас нахожусь в Красной Армии, пока работаю художником, работа мелкая и (здесь оборвана бумага)…ывает даже отзыва».

Обратный адрес Гриша написал такой: «05353Э. Третьяков Г.Ф.».

К моему удивлению, фамилия Гриши оказалась не Третьяк, а Третьяков. На оборотной стороне треугольника письма Соловьев написал: «Галина Григорьевна, письмо товарища Третьякова я по его просьбе занес к вам сегодня, но, к сожалению, вас не застал. Я надеюсь, что будет ответ на него. Я зайду 4-го фев-я. Сейчас никак нет время. Сержант Соловьев». Мы ждали этого человека, но он больше не пришел. До армии Григорий Федорович Третьяков жил в Мариуполе, работал художником в Мариупольском театре.

Николай Орлов, которого я спасал от тифа, тоже бежал из лагеря в конце 1942 года. Он раздобыл немецкую форму, встал на дороге как регулировщик и остановил немецкую машину, убил шофера, взял в плен полковника и сам привел машину к партизанам. Началась его деятельность партизанского командира. Когда я вернулся из партизан, то узнал, что Колю Орлова вызывали в Центральный штаб партизанского движения в Москве, где он докладывал о борьбе своего отряда. Значит, он был хороший, видный командир. Больше я о нем не слыхал.

Толя Веденеев бежал в партизанскую бригаду. Партизаны, узнав, что он хорошо играет, раздобыли и привезли в бригаду пианино, он устраивал концерты в отрядах. После войны Толя вернулся в Москву, работал в своем институте.

Ваня Гусенцев — Ваня-цыган, он и действительно был цыганом, тоже бежал, с Димкой-скрипачом. Они воевали в партизанском отряде, а также устроили партизанский музыкальный ансамбль, который разъезжал по деревням и отрядам, давая концерты, успехом ансамбль пользовался огромным. Руководила ансамблем Оля, та самая разведчица, что рассказала мне о Чистякове. Воевали они в партизанской бригаде легендарного комбрига Витебщины Алексея Данукалова.