Тем временем, сдаётся, не на вторую ли неделю после этого, в Веремейках выбирали старосту. В деревню в обыкновенной таратайке, словно напоказ, приехали из Бабиновичей комендант Гуфельд и бургомистр волости Брындиков.

Брындикова веремейковцам приходилось видеть и раньше, когда он, председатель сельхозпотребкооперации, наведывался по служебным делам в деревенский магазин, а однажды даже проводил общее собрание пайщиков в местной школе. Короче говоря, бургомистр для веремейковцев не представлял особого интереса, несмотря на то что теперь появился в новом качестве. Другое дело — комендант Гуфельд. Про Гуфельда уже много были наслышаны и в Веремейках, и по всей волости, включая и то населённые пункты, которые независимо от административного деления подчинялись ему как военно-полевому коменданту, — мол, Адольф и такой и этакий, того заслуженно наказал, а тому, наоборот, помог, — словом, он законным образом вызывал у деревенских любопытство к своей персоне. Тем не менее веремейковцы проявили удивительную сдержанность к обоим приезжим. По своей охоте ни один человек из всей деревни не поторопился на колхозный майдан, где был объявлен общий сход. Небось никто ещё не успел забыть, как стояли они большой толпой на этой площади напротив броневика под наведённым пулемётом, пока солдаты маршевой колонны искали по деревне утопленника. Пришлось теперь Браво-Животовскому с Драницей пройти Веремейки под окнами из конца в конец да и заулки при этом не минуть.

Зазыба шёл на сход, держа в голове свой разговор с Касьяном Манько в Гонче, в Довгалевой бане, когда секретарь подпольного райкома советовал ему поразмыслить насчёт того, кого выбрать в Веремейках старостой. Тогда почему-то казалось, что принимать окончательное решение придётся не скоро, хватит ещё времени и вправду пораскинуть умом. Тем более что теперь Денис Евменович даже не сомневался, что выбор падёт первым делом на него. Веремейковцы, казалось Зазыбе, не захотят поставить над собой кого-нибудь другого. Хватит с них Браво-Животовского! Нельзя было не учитывать, что полицейский давно грозился передать Зазыбе «гражданские дела в деревне». Таким образом, с одной стороны, Зазыба внутренне сопротивлялся тому, что ожидало его впереди, с другой — как будто тешил себя, что веремейковцы и тут навряд ли захотят без него обойтись. Правда, последнее чувство все-таки было подспудным, возникло неосознанно.

На самом же деле все вышло вопреки Зазыбовым тревогам.

Гуфельд, который запомнил Зазыбу ещё с совещания «мужей доверия» в Бабиновичах и который грозил тогда разобраться, кто виноват, что крестьяне поделили посевы и колхозное имущество в Веремейках, не позволил даже обсуждать кандидатуру Зазыбы в деревенские старосты. Восседая на манер бывшего здешнего пана в своей таратайке, он вдруг насторожился и в ответ секанул по воздуху блестящим шомполом, когда услышал, что сначала кто-то в толпе крестьян, а потом и бургомистр Брындиков назвал Зазыбово имя. Брындиков тут же спохватился, растолковал веремейковцам: «Бывший заместитель председателя вашего колхоза имеет провинность перед немецкой властью, за которую ещё не понёс наказания».

«А что там у него за провинность? — выкрикнули из толпы. — В чем она, а то мы дак тута и не знаем про неё». Наконец услышали все веремейковцы, что нельзя было без позволения, на свой риск, распускать колхозы. Это неожиданное открытие не то что сбило с толку бывших колхозников, но заставило на минуту-другую призадуматься. Тогда комендант словно сжалился над ними. «Вы можете, — разрешил он, — выбрать его, вашего Зазыбу, если уж так хотите, заместителем волостного агронома в своей деревне». Словно уступая Гуфельду, Браво-Животовский предложил в старосты Романа Семочкина. Веремейковцы пожали плечами, однако на Романе все-таки вскорости и сошлись. Зато пошумели они да и немало, когда Гуфельд предложил в подмогу полицейскому создать самооборону. «Дело это новое, — говорил он через переводчика, — по крайней мере, в вашей практике. Кажется, и в старой России ничего подобного не создавали. Самооборона вводится в нашей волости раньше, чем где-либо. Это будет одна из новых форм массовой гражданской активности. Наше командование и наше гражданское руководство, которое отвечает за дальнейшее развитие края, выражают надежду, что вашему примеру быстро последуют все на завоёванной территории. Скажу прямо — дело это нужное, и в первую очередь для вас самих. Вы уже могли убедиться, что без самообороны невозможно мирным путём наладить новый порядок. Вспомните хотя бы сгоревший на вашем поле хлеб. А вот если бы в деревне до этого уже существовала самооборона, такого не случилось бы, потому что каждый обязан заботиться о своём имуществе и зорче приглядывать за окружающими».

И хотя охотников вступать в самооборону среди присутствующих на площади не нашлось, однако все мужики, кому не стукнуло шестидесяти, должны были записаться в помощники к Браво-Животовскому. Поспособствовали этому веремейковские женщины. И совсем не из ревности или зависти. Напротив, из чувства солидарности или, вернее, из чувства извечной перестраховки. Например, выкрикнул кто-то из толпы в самооборону Ивана Падерина, а Иванова жена, Гануся, тут же поторопилась, не долго думая, назвать Силку Хрупчика, даром что тот, считай, однорукий. Дальше — больше. По принципу — мол, раз мой дурень по твоей милости попал в список, так нехай тогда и твой будет там. Тем более что и выбирать особо было не из кого: мужчин в Веремейках можно было пересчитать по пальцам. Одного Андрея Марухина никто не назвал — то ли веремейковцы забыли о нем в соревновательном запале, то ли, может, уберегли.

Удивительно, но в Веремейках Адольф Карлович Гуфельд (коменданта теперь мало кто называл по фамилии, чаще — по имени-отчеству) почему-то не стал показываться в обычной своей роли — заботливого, справедливого отца-барина, который голубит за добрые дела одних и карает за дурные других. Наверно, его удовлетворила истовая «активность», с которой отнеслись веремейковцы к созданию в своей деревне органов новой власти. Ни во что иное вмешиваться он не захотел, если, конечно, не сделал вида, чтоне захотел. Соответственно ему действовал и бургомистр Брындиков. Ну а веремейковцам этого и надо было — только бы с глаз долой.

Расходились со схода шумно. Это Зазыба запомнил. «Вот так люди, мои односельчане, — беззлобно, но с некоторой долей горечи усмехался он в душе. — На сход собирались понурые, будто стадо в дождь, а со схода идут, как после пляски. Радуются небось, что обдурили всем гамузом немца. А ещё поглядеть надо, что из этого выйдет. Теперь уж, как и хотел того Браво-Животовский, все в деревне повязаны одной верёвочкой. Только неведомо, кто за неё дёргать будет…»

Как отнестись к избранию его заместителем волостного агронома, Зазыба, признаться, не мог взять в толк. Понимал только, что Гуфельд, разрешив крестьянам выбрать его, простил этим самым и провинность, за которую все грозился наказать, а может, просто отложил дело на потом, — не верилось, что тот во время деревенского схода забыл о своих угрозах. Как говорится, отпустил с богом домой тогда, после совещания «мужей доверия» в Бабиновичах, не стал задерживать и теперь. Ясное дело, за такой «забывчивостью» могла крыться хитрая политика, именно его, гуфельдовская. Но разобраться в ней Зазыбе ума недоставало, для этого надо было, самое малое, хоть кое-что знать о своём противнике, а не только о его чудачествах. Одно мог тогда ясно определить Зазыба — досады особой он не чувствовал, воспринял своё назначение на новую должность как неизбежное. Его согласие, даже если бы это и подлежало обсуждению, можно было объяснить просто: мол, так хотел когда-то и Касьян Манько, хоть и не заставлял.

Тем временем все упорней ходили слухи по правую и по левую сторону Беседи, что секретаря подпольного райкома партии, которому удалось спастись в Крутогорье, сбежать из здания бывшей городской гостиницы, а ныне полевой жандармерии, видели люди то на большаке за Белой Глиной, там, где в старые времена стояли терещенковская винокурня, то в лесу возле Паньковской Буды, то ещё в каком, не слишком потаённом месте. Зазыба с Захаром Довгалем ждали, что тот вскорости объявится и в Гонче. Но Касьян Манько почему-то не приходил. Не поступало от него и известий. Наконец настал день, когда Захар Довгаль сказал Зазыбе: «Ты, Денис, зря не бегай к нам в Гончу. А то ещё застудишься, бредя через реку, ведь не всякий раз на вашем берегу лодка бывает. Лучше я сам подскочу за тобой если что».