— Ну, это дело не хитрое, — подхватил Зазыба. — Тут важно, чтобы…

— Ну, известно, важно. Важно, чтобы зверь наскочил на твоё коромысло. Так оно и было. Пошла баба по воду к колодцу, а он откуда ни возьмись — под ноги, благо колодец у нас на краю болота.

— Ничего, — почесал нос Зазыба, — мы на своего тоже управу найдём. Мы ему тоже дубец приготовили. Ну, рассказывай, что нового в местечке?

— Да, сдаётся, ничего.

— Так уж и ничего? — не поверил Зазыба.

— Ну, что было, дак вот мы с Денисовичем переговори ли. А я, вишь, и не знал, что он дома. Поворачиваю себе в заулок, думаю, что это ты мне со двора торопишься

ворота открыть, ан вижу — пет. Тут и признал. Говорю, неужто это ты, Денисович? Ну, мы и покалякали тут, покуда ты где-то бродил. И насчёт кожуха полюбовно договорились.

— Что правда, то правда, — сказал Зазыба. — Кожух ему нужен. Вот только не хватает одной овчины. Придётся занимать у людей.

— Ну, а ежели ты не выпросишь, дак я уж тем более. Из одной овчины сделаю две, только бы дело пошло на лад. Слыхал же небось — что у портного на ножницах осталось, то бог дал?

— Хочешь сказать, что кравец — вор, сапожник — буян, а коваль — пьяница? — подхватывая шутейный тон Шарейки, покивал головой хозяин. — Кстати, наш коваль тоже вот, как и ты, подался куда-то уменье своё показывать. Говорит, в Веремейках нету нужного железа, нету материала — мол, пойду поработаю у других.

— Ну вот, а ты спрашиваешь — неужто в местечке работы не хватает? Все мы такие, мастеровые. Всё мы по большим дорогам жизнь пытаем. А коваль и вправду ваш?

— Нет, из пленных. Наш где-то воюет.

— Тоже путаница. Свои воюют, а чужие солдаты на их постелях валяются. Оказалось вдруг, что никакие они не вояки — конечно, кто коваль, кто бондарь, а кто дак и просто полицай. То, чему их учили в Красной Армии, забыли Примаками у нас их теперь зовут.

Шарейка хоть и родился и вырос в местечке?, но рассуждал порой резко — может, по причине увечья, полученного на шахте, жила в нем какая-то оголённая, отчаянная жажда правды, потому и в речах был мало сдержан, из тех людей, которые в рассуждениях своих почему-то не боялись перебрать, будто бы наверняка знали, чем потом уравновесить; зато, когда уж доходило до дела, Шарейка вёл себя, как при портновском деле: с прикидкой, не дай бог испортишь чужую кожу или сукно.

— Ну, примаки — это другое, — сказал на Шарейковы слова Зазыба. — По-старому примак — когда в дом зятя берут, а не дочку в чужую семью отдают.

— Благодарствую за подсказку, — улыбнулся Шарейка, — но не я это выдумал про теперешних-нынешних примаков. Ежели подумать хорошенько, аккурат так оно и будет. А ваш ещё не пристал к кому?

— Не в этом дело — пристал или не пристал. Человеку же и вправду где-то приюта надо искать! — А по мне, дак этому человеку воевать по теперешним временам надо, а не приюта искать.

— Ничего не поделаешь, раз так вышло.

Странно, но Зазыбова покладистость, похожая на неразборчивость, вдруг возмутила Шарейку.

— Вот видишь, Масей, как твой батька заговорил? — почему-то обратился он за поддержкой к Масею, который все это время, казалось, равнодушно слушал беседу. — Понятно теперь, почему мы войну проиграли!

— Ну, это ещё пока далеко от правды, — вскинулся на него Зазыба. — Откуда ты взял, что проиграли?

— Сам подумай. Ежели ещё и не совсем проиграли, дак вот-вот…

— Что — вот-вот?

— А то, что чуть-чуть тоже не считается.

— Когда как.

— Во-во! Тебе, брат, только бы за что-нибудь спрятаться!

— Что-то я не понимаю тебя сегодня, Шарейка.

— А, не хочу я говорить о том, в чем мы оба, оказывается, ничего не смыслим, — махнул рукой портной и зашевелился на табуретке, готовый соскочить на пол— Давай-ка, Масей, лучше займёмся твоим кожухом. Марфа, где у вас овчина?

— Дак на чердаке ещё, на жердях, — отозвалась из передней половины хозяйка.

— Вы их хоть просолили в своё время?

— Понятное дело.

— Тогда несите.

— Пускай вот сперва Денис пообедает.

— Что ж, нехай пообедает, — несколько остыл Шарейка.

Недовольный тем, как он повёл, а потом и закончил разговор с Шарейкой, Денис Евменович поднялся со скамьи и, словно бы пристыженный, вышел на женин голос.

На столе уже дымился обед — глиняная миска серых щей — нынешнее лето, когда обирали кочаны, не посмели скормить скотине серую капусту, оставили себе па варево, — и, считай, привычная уже в их доме осенью тушёная картошка.

— А они-то пообедали? — спросил хозяин, имея в виду Шарейку и сына.

— Дак не шутят же. Сперва ждали тебя, а потом видим — поздно, ну и решили обедать. Подумали, может, ты до самого вечера будешь искать барсука.

— Но ведь обед на обед не то, что палка на палку?

— Ну, ты уж сам зови их во второй раз.

Зазыба опёрся ладонями на край застланной будничной скатертью столешницы, постоял так, насупившись, потом будто, наконец, решил что-то:

— Ладно, пускай себе.