На протяжении обоих президентских сроков Буша Россия последовательно отстаивала ту точку зрения, что отсутствуют свидетельства нарушения Ираном своих обязательств перед МАГАТЭ, подчеркивала, что Иран заинтересован развивать ядерную энергетику в сугубо мирных целях и что участие самой России в иранской ядерной программе с точки зрения безопасности не представляет ни малейшей угрозы. В 2005 году Россия ввела дополнительные меры безопасности на АЭС в Бушере и объявила, что достигнуто соглашение об обязательном возвращении в Россию отработанного атомного топлива с этой АЭС {391} . Но чем дальше, тем очевиднее становилось, что намерения Тегерана не такие уж и мирные: сначала Иран вышел из ранее подписанного соглашения с МАГАТЭ, потом активизировал работы по обогащению урана в Натанзе и вдобавок не выполнил соглашения с Россией об отправке отработанного топлива из Бушера.

В период с 2005 по 2008 год Москва проводила сложную стратегию, стараясь сначала смягчить осуждавшие Иран резолюции ООН, а потом поддерживала их. На пресс-конференции в октябре 2005 года министр иностранных дел РФ Сергей Лавров настойчиво заявлял, что вопрос могли бы решить инспекторы МАГАТЭ, тогда как Кондолиза Райс высказывалась за то, чтобы рассматривать проблему на уровне Совета Безопасности ООН {392} . По прошествии нескольких месяцев Россия предложила, чтобы Иран на время прекратил обогащение урана на заводе в Натанзе, но при этом сохранил бы возможность «ограниченных научных исследований» в области обогащения урана. Однако США последовательно отклоняли все предложения по Ирану, если они не подразумевали полного запрета на обогащение урана внутри страны {393} . Россия же выступала против введения любых дополнительных санкций против Ирана {394} .

Наконец после череды тяжелых трехсторонних переговоров между США, европейской «тройкой» (Великобритания, Франция и Германия) и Россией были приняты три резолюции Совета Безопасности ООН. Резолюция 1737 от 23 декабря 2006 года обязала Иран остановить всю деятельность, связанную с обогащением и переработкой урана, а до тех пор вводила запрет на импорт или экспорт любых ядерных материалов и заморозила все активы лиц и организаций, имевших отношение к иранским ядерным программам. Принятая в марте 2007 года Резолюция 1747 подвергла Иран критике за невыполнение Резолюции 1737 и ужесточила санкции. В Резолюции 1803, принятой 3 марта 2008 года, содержалась еще более резкая критика Ирана за невыполнение двух предыдущих резолюций и подтверждалось сохранение санкций в силе до тех пор, пока Иран не прекратит обогащение урана {395} .

В промежутке между этими тремя резолюциями выдался короткий период, когда казалось, что Россия и США могли бы более эффективно сотрудничать по проблеме Ирана. В сентябре 2007 года Кондолиза Райс предложила Сергею Лаврову обсудить вопрос о возможности открыть в Тегеране представительство США наподобие того, что действует на Кубе (на тот момент США никак не были представлены в Иране). Оно защищало бы интересы приезжающих в Иран граждан США. Лавров положительно воспринял это предложение, и Путин обещал затронуть этот вопрос в беседе с аятоллой Хаменеи на Каспийском саммите в октябре того же года. Однако иранцы так и не стали рассматривать этот вопрос, и, по свидетельству Райс, «к концу октября 2007 года отношение самих россиян к Ирану ухудшилось» {396} .

Таким образом, к концу президентства Буша Россия и США достигли следующего модус вивенди по отношению к Ирану: Россия поддерживает санкции ООН – хотя и в значительно более мягком варианте по сравнению с тем, за который выступали Вашингтон и Брюссель, – однако при этом продолжает строить АЭС в Бушере и ясно дает понять Тегерану, что поддержка России ему необходима, поскольку оберегает Иран от более жесткого, западного варианта санкций, а также что Тегеран не должен принимать эту поддержку как должное. Позиция России по-прежнему приводила в недоумение официальных представителей США. Как говорил российской стороне Джон Болтон, «Иран представляет больше опасности для России, нежели для Америки» {397} . Россию, безусловно, по-прежнему тревожили далекоидущие амбиции Ирана, но создавалось впечатление, что, по российским расчетам, Иран еще не скоро подойдет к реальной возможности производить ядерное оружие, то есть случится это куда позже, чем считали в США и Израиле. Кроме того, иранский ядерный вопрос был неразрывно связан с еще одной чрезвычайно болезненной проблемой – противоракетной обороной.

Американо-российские дискуссии по противоракетной обороне тянулись еще со времен саммита Путина и Буша на ранчо в Кроуфорде. Сколько ни заверяли США Россию, что противоракетная оборона направлена против Ирана, а не против нее, российские официальные лица никак не желали в это поверить. Хотя некоторые из них готовы были допустить, что изначально ПРО задумывалась Вашингтоном не как средство ядерного устрашения России, они настаивали, что нет никакой гарантии, что эта система со временем не превратится в более масштабную сеть ПРО, способную подорвать потенциал нанесения Россией ответного ядерного удара. Вопрос был отчасти в том, исходить ли здесь из намерений или из возможностей. В США считали, что противоракетная оборона – это система защиты страны от потенциального ядерного удара со стороны Ирана или Северной Кореи. Интересы США состояли не в том, чтобы противостоять колоссальному стратегическому и тактическому ядерному арсеналу России. В Москве же считали, что принимать в расчет следует не намерения, а возможности. Коль скоро США намерены разместить перехватчики в пределах досягаемости российской территории, нет никаких долгосрочных гарантий насчет того, как они могут быть использованы.

Решение Вашингтона разместить элементы системы ПРО в двух странах, ранее входивших в Варшавский договор, только усилило подозрения России. В 2004 году президент Буш одобрил выбранные для размещения элементов ПРО места дислокации в Польше и Чехии. Стивен Рейдмейкер, помощник госсекретаря по вопросам национальной безопасности и нераспространения ядерного оружия, полетел в Россию, чтобы информировать своих российских визави и разъяснить, что с Аляски сбить российские ракеты куда проще, чем с территории Польши. Но в Москве этот аргумент отклонили. «Корень проблемы в том, что мы создавали физическое присутствие США в стране, прежде входившей в советский блок», – сказал Рейдмейкер. С ним согласился помощник министра обороны по вопросам политики Эрик Эдельман: «Дело было не в не физике, а в географии» {398} .

В июле 2007 года США открыли переговоры по размещению радарных установок в Чехии и ракет-перехватчиков в Польше. Вашингтон объявил также о соглашениях с новоиспеченными членами НАТО, Болгарией и Румынией, о размещении на их территориях американских военных баз. Сотрудники администрации Буша в частных беседах выражали разочарование позицией России по противоракетной обороне и утверждали, что российской стороне прекрасно известно: американская ПРО направлена вовсе не против их страны и никак не может представлять угрозу российскому ядерному потенциалу. Однако американцы упускали из виду одну важную вещь. Дело не только в том, что планировалось разместить часть ПРО вдоль границ России, но и в том, что выбор пал как раз на те страны, с которыми у России были давние и временами напряженные отношения. Чехи и поляки желали иметь у себя на территории элементы ПРО, ибо для них это было материальное свидетельство поддержки со стороны США со всеми вытекающими отсюда благами. Но поскольку они в прошлом были членами организации Варшавского договора и союзниками России, сам факт поддержки противоракетного проекта США с их стороны приводил Москву в бешенство. Несомненно, именно этот символический аспект развертывания системы ПРО в Центральной Европе придал мюнхенской речи Путина такой демонстративно воинственный характер.