— Я расскажу вам одну историю. Когда я был молод и странствия мои лишь начинались, я как-то разговорился с бывшим моряком в танжерской [47] портовой таверне. Мой собеседник был силезский немец, решивший остаток дней провести под марокканским солнцем. Зиму он жил в Марракеше, а летом пьянствовал, где хотел, по разным портам.

— Вы нашли себе славную гавань, — сказал я.

— Сорок пять лет плаваю — и все как по маслу, — отвечал тот.

— Значит, вы удачливый человек, коли вас обошли все житейские бури.

— Удачливый, говоришь? — расхохотался старый моряк. — Ну, видать, теперь твоя очередь. В этом году я должен передать свою удачу другому.

Я спросил, что значат его слова, и он поведал мне эту историю. Когда ему было столько же лет, сколько и мне, он пошел в свое первое плавание и на Самоа повстречал старого бродягу. Этот бродяга передал ему бутылку, в которой была заключена душа испанского рулевого, ходившего с армадой короля Филиппа. И таково было свойство этой бутылки, что все беды, все болезни, что были суждены ее обладателю, поражали не его, а несчастного узника. Бродяга не знал, как и почему душа испанца попала в заточение, но, достигнув семидесяти лет, он должен был передать бутылку первому юноше, который согласится принять ее. Иначе его душа поменяется местами с душой несчастного конкистадора.

Тут старый немец посмотрел на меня с грустью.

— Через месяц мне стукнет семьдесят, — сказал он. — Пора мне узнать, наконец, что это значит: жить на свете.

И он отдал мне бутылку из-под рома. Дутое стекло было цвета янтаря, вполне возможно, что бутылке действительно была не одна сотня лет.

Доктор Цифер протянул руку за черный ящик и достал бутылку.

— Смотрите!

Он поставил бутылку на крышку ящика. Она была точно такая, как он описал, только еще внутри нее отчаянно металась чья-то тень.

— Я прожил долгую и счастливую жизнь, но… — Мы, все шестеро, напряженно подались вперед.

— Слышите? — голос Цифера упал до шепота.

И мы услышали. В тишине тоненький голос жаловался и причитал, словно железным перышком вели по граням хрустального бокала. Я напряженно пытался уловить хрупкий звук. Казалось, он доносится из янтарной бутылки.

— Ай-ю-да-мае, ай-ю-да-мае, [48] — снова и снова повторялась певучая и горькая жалоба.

Я смотрел на Цифера, пытаясь уловить движение губ, но его улыбка слепила сильнее, чем свет рампы. Он свирепо и явственно упивался чужой мукой.

— Вот загадочная судьба, — проговорил он. — Почему я живу без забот, а другая душа обречена на вечные муки в бутылке из-под рома?

Он вынул из кармана бархатный мешочек и убрал в него бутылку. Потом накрепко затянул шнурок и положил мешочек на крышку ящика. Его улыбка блеснула в свете прожекторов. Он беззвучно развернулся и, как мечом, ударил по мешочку палочкой из слоновой кости. Стеклянного звона не последовало. Цифер ловко подбросил и поймал опустевший мешочек, потом смял его в комок и сунул в карман, церемонным кивком поблагодарив нас за аплодисменты.

— Я хочу показать вам еще кое-что, — сказал он, — но прежде должен предупредить, что я не дрессировщик, а всего лишь собиратель редкостей.

Цифер постучал палочкой по черному ящику.

— Я купил их в Цюрихе у одного египетского купца, которого знал еще по Александрии. Он утверждал, что это зачарованные души придворных папы Льва Х. Развлечение во вкусе Медичи. Довольно любопытно, не правда ли?

Он освободил металлические защелки и раскрыл ящик наподобие триптиха. Нашим взорам предстал миниатюрный театр. Декорации и задник, расписанные прилежной кистью художника эпохи Возрождения, воспроизводили безупречную перспективу. Под серебристый звон музыкального ларчика по сцене на задних лапках прохаживались белые мыши, наряженные в костюмчики из парчи и шелка. Тут были все герои комедии дель арте: Пульчинелла и Коломбина, Скарамуш и Арлекин. Они разыгрывали сложную пантомиму, сопровождая ее дьявольской точности акробатическими трюками.

— Египтянин утверждал, что они бессмертны, — продолжал Цифер. — Я лично не стал бы принимать на веру столь смелое заявление, но за шесть лет, что они у меня, ни одна мышь не умерла.

Крошечные актеры ходили по канату, балансировали на пестрых шариках, размахивали миниатюрными мечами и зонтиками, кувыркались и смешно валились на попку. В их отточенных движениях была какая-то механическая безупречность.

— Вероятно, зачарованным душам не нужно питание. — Цифер наклонился над ящиком, с удовольствием наблюдая за представлением. — Но я все-таки каждый день даю им воды и пищи. Должен заметить, они невероятно прожорливы.

— Механические, — пробормотал в темноте мой сосед. — Механические, точно.

Словно услышав это, Цифер протянул руку, и Арлекин вскарабкался ему на рукав, перебрался на плечо и завертел носиком, принюхиваясь. Чары рассеялись. Теперь это был просто мышонок в крошечном, расшитом блестками наряде. Цифер взял его за розовый хвостик и опустил обратно на сцену. Как только растопыренные лапки артиста коснулись пола, он тотчас же поднялся на дыбки и принялся прохаживаться перед нами с совсем не мышиной пластикой.