–  У меня нет того намерения, чтоб ты взял себе в жены его дочь.

–  Одобряете ли вы или нет, а я намерен на ней жениться.

–  Наверно, она не пойдет за тебя, пока отец ее будет оставаться мулом.

–  В этом я согласен с вами. Значит, вы так понимаете ваше содействие мне?

–  Я не принял в расчет твоих интересов в данном случае.

–  Будете ли вы добры принять их во внимание теперь? Ведь я дал слово, что он вернется к своему прежнему виду. На карте не только мое счастье, но и моя честь.

–  Осуществление невозможного не связано с потерей чести. А это дело не может быть уничтожено.

–  Не может быть уничтожено?
– повторил Гораций, чувствуя, как сердце его сжалось в холодных тисках.
– Почему?

–  Потому что, - сказал джинн угрюмо, - я забыл способ.

–  Вздор!
– возразил Гораций.
– Я не верю этому.
– Он решил прибегнуть к лести.
– Вы такой способный старый джинн, вы можете сделать все что угодно, если только пожелаете. Взгляните, как вы опять вернули прежний вид этому дому. Чудесно!

–  Это был пустяк, - сказал Факраш, хотя он, видимо, был доволен такой оценкой своего таланта, - а это - совсем иное дело.

–  Но это детская игра для вас, - подстрекал Гораций.
– Ладно! Вы это сделаете, когда захотите.

–  Может быть, оно так, как ты говоришь, но я не захочу.

–  Тогда, я думаю, - сказал Гораций, - принимая во внимание, что вы считаете себя обязанным мне благодарностью, я имею право узнать истинную причину вашего отказа.

–  Твое требование справедливо, - отвечал джин поело паузы, - и я должен его удовлетворить.

–  Правильно!
– воскликнул Гораций.
– Я знал, что вы поймете это, как только дело будет представлено вам в надлежащем свете. Теперь не теряйте времени, верните же несчастному образ человека, согласно вашему обещанию.

–  Не так, - сказал джинн.
– Я обещал тебе открыть причину моего отказа, и ты ее узнаешь. Ведай же, о, сын мой, что этот дерзкий человек, благодаря какому-то нечистому колдовству, угадал сокровенный смысл надписей на печати сосуда, в котором я был заключен, и намерен был истолковать их всему миру.

–  Разве это не безразлично для вас?

–  Совсем нет, так как надпись содержала лживый пересказ моих деяний…

–  Если все это ложь, то не может вам повредить. Отчего не презирать ложь, если она того заслуживает?

–  Не все там неправда, - неохотно сознался джинн.

–  Ну, ничего! Чтобы вы ни сделали, вы уже искупили свою вину.

–  Теперь, когда Сулеймана уже нет, мне хочется отыскать моих сородичей, Зеленых джиннов, и кончить жизнь среди дружбы и почета. Как же это возможно, если они услышат, что имя мое ненавистно смертным?

–  Никто и не подумает вас ненавидеть за дело, которому уже три тысячи лет. Слишком древний скандал!

–  Ты говоришь без понимания. Говорю тебе, если б люди знали хоть половину моих проступков, - сказал Факраш тоном, не чуждым мрачного самодовольства, - то вопли их донеслись бы до вышних небес и презрение и ненависть стали бы моим уделом.

–  Ах, вряд ли тут все так плохо, - сказал Гораций, который был убежден, что «прошлое» джинна состоит, главным образом, из маленьких грешков.
– Во всяком случае, я уверен, что профессор охотно согласится помолчать, и, так как вы, наверное, уже отобрали крышку…

–  Нет, печать все еще у него, и для меня нет заботы, где бы она сейчас ни пребывала, ибо единственный человек, разгадавший ее, стал безгласным животным.

–  Не совсем так, - сказал Гораций, - у него сеть несколько друзей, которые могут расшифровать эту надпись так же легко, как и он.

–  Правда ли это?
– сказал: джинн с видимой тревогой.

–  Безусловно, - сказал Гораций.
– За последнюю четверть века археология сделала большие успехи. Наши ученые умеют теперь читать по вавилонским кирпичам и халдейским таблицам так же легко, как рекламы на железных вывесках. Вы, может быть, полагаете, что сделали ловкую штуку, превративши профессора в животное, а скоро увидите, что впали в новую ошибку.

–  Как так?
– спросил Факраш.

–  Да, - сказал Гораций, видя свое преимущество и целенаправленно им пользуясь, - в вашей безграничной мудрости вы, обратив его в мула, лишили его возможности владеть собственностью. Все его вещи пойдут в распродажу, и ваша печать, подобно многим другим его древностям и редкостям, будет куплена Британским музеем, где ее рассмотрят и опишут все европейские ориенталисты. Обдумали, вы все это?

–  О, юноша необычайной проницательности, - сказал джинн.
– Поистине я упустил из вида эти обстоятельства, и ты вовремя открыл мне глаза. Я предстану перед этим человеком-мулом и закляну его открыть мне, где находится печать, чтоб я мог взять ее.