Мы летим с юга низко над водой. Еще темно и пасмурно, впереди я не вижу ничего дальше 70–80 метров. Внезапно я замечаю прямо по курсу черную движущуюся массу – это дорога, танки, машины, русские. Я сразу кричу: «Атакуем!» Тут же противовоздушная оборона начинает яростный огонь, сосредоточенный на моей машине, из спаренных и из счетверенных зенитных установок. Вспышки от выстрелов ярко освещают все вокруг в этом густом тумане. Пролетая на высоте 30 метров, я попадаю в самый центр этого осиного гнезда. Не лучше ли мне убраться отсюда? Другие самолеты летят справа и слева, и огонь по ним меньше. Осуществляя противозенитный маневр, мне приходится делать бешеные повороты, чтобы в меня не попали. Я стреляю не прицеливаясь, поскольку это уже второстепенная задача; если не уделять главное внимание противозенитным маневрам, меня собьют наверняка. Но вот я вылетаю на грузовики и танки, чуть поднимаю самолет и парю над ними – каждую секунду я жду катастрофы. Все это кончится плохо; моя голова столь же горяча, как и металл, что со свистом летит мимо моей машины. Через несколько секунд раздается громкий стук. Гадерманн истошно кричит: «Мотор горит!» Попадание в двигатель. Мотор заметно теряет мощность. Языки пламени уже лижут кабину.

– Эрнст, выбрасываемся. Я немного наберу высоту, чтобы мы улетели как можно дальше от русских, я видел неподалеку отсюда несколько наших парней.

Я попытался поднять самолет выше, не имея представления, на какой высоте я нахожусь. На стекле темное пятно от бензина; бензин проникает и внутрь. Я ничего не вижу и потому сбрасываю фонарь, но и это мало помогает, поскольку пламя закрывает передний обзор.

– Эрнст, нам придется выбрасываться немедленно.

Двигатель стучит и грохочет, затем останавливается, снова стучит, останавливается, стучит… На этом лугу наш самолетик превратится в крематорий. Мы должны выброситься!

– Мы не можем! – кричит Гадерманн. – У нас высота всего тридцать метров!

Ему сзади лучше видно. Гадерманн тоже сбрасывает фонарь, и это оборвало провод интеркома. Теперь мы не можем переговариваться. Его последние слова:

– Мы над лесом!

Я тяну ручку на себя изо всех сил, но самолет не хочет набирать высоту. Благодаря Гадерманну я знаю, что мы летим слишком низко, чтобы прыгать. Неужели придется делать на «Ju-87» аварийную посадку? Может, это еще возможно, даже несмотря на то, что я ничего не вижу. Но для посадки мотор должен продолжать работать, хоть и слабо.

Тогда мы сможем сесть, если местность окажется подходящей.

Я медленно уменьшаю газ. Самолет опускает нос, а я гляжу по сторонам. Мимо проносится земля. Мы не выше семи метров. Я напрягаю мышцы, ожидая удара. Когда внезапно колеса касаются земли, я выключаю зажигание. И тут наступает катастрофа. Мотор глохнет. Это, должно быть, конец. Я слышу какой-то скрежещущий звук и теряю сознание.

Первое, что я понимаю, когда прихожу в себя, – кругом тихо. Я жив. Я пытаюсь понять, что со мной. Я лежу на земле, хочу подняться, но не могу. Ноги и голова ужасно болят. Затем мне приходит в голову, что где-то поблизости должен быть Гадерманн. Я окликаю его:

– Где ты? Я не могу подняться.

– Подожди немного. Возможно, мы сможем справиться с этим. Ты сильно поранился?

Проходит некоторое время, прежде чем он, припадая на ногу, подбирается ко мне, чтобы попытаться вытащить из обломков. Только сейчас я понимаю, из-за чего мне так больно, – длинный металлический кусок от хвоста самолета прижал нижнюю часть моего бедра, весь хвост лежит на мне, так что я не могу сдвинуться с места. Благодарение Небесам, что ничего рядом со мной не горит. Куда делся горящий мотор? Гадерманн сначала снимает кусок металла с моей ноги, а затем убирает другие части самолета, которые мне мешают. Чтобы сбросить их, ему приходится прикладывать все силы.

– Как ты думаешь, русские уже здесь?

– Трудно сказать.

Вокруг нас лес и кусты. Когда я поднимаюсь на ноги, то испытываю потрясение от представшей моим глазам картины катастрофы – горящий двигатель лежит примерно в 30 метрах; на 15–20 метров отброшены крылья, одно из них еще дымится. Прямо передо мной, довольно далеко, лежит часть фюзеляжа с сиденьем стрелка-радиста, в котором застрял Гадерманн. Вот почему я услышал голос Гадерманна спереди, когда его окликал. Обычно я привык слышать бортстрелка сзади, где он располагался. Мы перевязываем наши раны, поскольку я потерял много крови и без надлежащей перевязки мне грозят серьезные последствия. Мы относим тот факт, что остались в живых и относительно целы, к везению. Похоже, наше падение с тридцатиметровой высоты имело следующие стадии: удар от него был смягчен деревьями на краю леса, после чего самолет рухнул на песчаную почву, где развалился на части. Поскольку мы собирались прыгать, то оба расстегнули ремни. Для меня до сих пор осталось загадкой, почему я не ударился головой о приборную панель. Я лежал на земле довольно далеко от частей, оставшихся в моем сиденье, – должно быть, отлетел назад вместе с хвостом. Да, видимо, я родился в рубашке.

Внезапно в кустах раздался треск – кто-то пытался добраться до нас сквозь подлесок. Мы смотрим в направлении этих звуков, затаив дыхание… и выдыхаем с облегчением. Это немецкие солдаты. Они услышали звук удара с дороги, после того как вдалеке прогрохотала стрельба и горящий немецкий самолет пронесся над ними. Солдаты просили нас поспешить.

– За нами нет наших ребят… только полчища иванов… – Один из них усмехнулся. – Но, я думаю, вы и сами заметили иванов. – Он бросил значительный взгляд на наш самолет. Мы забрались в грузовик, который был у солдат, и этот грузовик на полном ходу направился на север.

В эскадрилью мы вернулись в полдень. Никто не заметил нашей аварии, поскольку у всех были свои заботы. Первые четыре часа моего отсутствия обычно не вызывают беспокойства, поскольку я часто приземляюсь на своем отважном «Ju-87» у линии фронта из-за вражеских зениток и потом докладываю об этом по телефону. Однако если проходит больше четырех часов, то лица товарищей мрачнеют и вера в моего легендарного и неизменного ангела-хранителя гаснет. Я звоню фельдмаршалу – он больше, чем кто-либо еще, радуется, что я снова вернулся назад, и замечает, что к сегодняшнему вечеру подоспеет еще один торт «в честь дня рождения».