Нахмурившись, слушал её Ричард. Он был сильно растроган, но всё-таки обдумывал, что она говорит.

— Беда? Какая беда, Жанна?

— Погибель предприятия, о мой Божий рыцарь! О, ты — избранник, помазанник Божий, товарищ. Распятия, собеседник Иисуса Христа, посвященный герцог!

Она сверкала пламенем по мере того, как в душе её пробуждались великие мысли.

— О, мой христианский король! Ведь я так мало прошу у тебя — только отступиться от меня! Что могу я значить для тебя? Твоя невеста — девственная столица, святое место. Что такое Жанна — жалкая вещь, которая переходит из рук в руки, чтобы досаждать Небесам, служить помехой на пути ко Кресту? Брось меня, Ричард, отпусти меня! Покончи со мной, о возлюбленный мой господин! — Она быстро подбежала к нему и припала к его коленам. — Только не требуй, чтобы я отступилась от тебя… Нет, никогда я не решусь на это!..

Свободно лились теперь её слезы. С воплем поднял её Ричард и прижал к себе; и, рыдая, лежала она у него на груди, как покинутое дитя.

Он положил её на постель, изнеможенную вынесенной борьбой. У неё не хватило сил открыть глаза, но губы её шевелились благодарностью за его заботы. Сначала она металась головой по подушке, ища прохладного местечка, затем впала в тяжелый, мучительный сон. Ричард сидел, не спуская с неё глаз, пока не рассвело, бодрствуя над её бессознательным лицом. Полагаю, не королевские думы одолевали его в эти минуты: но ещё раз он излил их на молодую женскую грудь, и вместе с её трепетанием отдавался он их приливам и отливам.

При приливе, поднятом её великой мыслью, он видел её полную вдохновения: она стояла с пылающим факелом, освещая и указывая ему путь-дорогу. Терновый путь вел ко Кресту: даже короли, помазанники Божий, раздирали себе на нем ноги. Если только он, Ричард, понимал себя, насколько должен был понимать в такие минуты обнаженной души, он должен был видеть, чему отдавалось его сердце. Ему одному предстояло вести полки всего христианского мира, ибо никто другой не мог этого сделать. Было ли у него какое другое чистое и упорное желание, кроме этого? Никакого! Добыть обратно Гроб Господень, снова водрузить святой Крест, посадить короля-христианина на трон у Голгофы, сдержать слово, данное самому Господу, кивавшему на него с высоты Распятия, отплатить язычникам мечом за меч, наконец, держать в своей руке весь ратный мир, как одно гигантское копье, и потрясать им, как он умел потрясать — о, всемогущий Боже! Да разве всё это не стоит жертвы его сердца? Да, его сердца, но и сердца Жанны…

Ее грудь то подымалась, то опускалась: и в нем замерли все чувства, кроме жалости. Он видел, что она гибнет, как увядший, потоптанный, выброшенный цветок.

Это — разбой! Это он похитил её насильно… Обеими руками обхватил он свое колено и закачался из стороны в сторону. Вор, проклятый тать! Вознаградил ли ты её хоть чем-нибудь? Нет ещё! И Ричард застонал. Разве не должно её короновать? Она умоляет, чтоб не делали этого. Да, она этого не хочет: когда она молила об этом, вся её душа изливалась в рыданиях. Он не мог отказать ей в такой просьбе. Если Жанна не желает взойти на престол — пусть будет так: на то он и король. Но та, другая её просьба? «Не тронь меня!» — говорила она… Ричард посмотрел на спящую. Грудь её колыхалась и подымала её руку… О, Бог не помилует его самого, если он откажет ей в этой милости.

— Так и желание моей души Ты не исполни. Боже, если я не исполню её желания! — прошептал он, встал и поцеловал её в лоб. Жанна открыла глаза и, не совсем ещё проснувшись, слабо улыбнулась.

Повторяю, не таков был человек Ричард, чтобы поддаваться женским прелестям. мило был прав: он был Тристан, а не Галахад или Ланселот. Желания его были холодны: у него голова брала верх над сердцем; его редко что трогало и то лишь до известной глубины. Насколько он мог любить женщину вообще, он любил Жанну; он смотрел на неё очень нежно, любил в ней её гордый, неприступный дух, её благородство и трезвость. Он видел также её телесные совершенства, видел её роскошную фигуру, её дивный цвет лица. Но, восторгаясь, гордясь всеми её совершенствами, он всё-таки словно ждал, чтобы к его добыче протянул руку другой — и тогда-то в нем загоралась страсть владеть ею. В политических видах, для целей, которые казались ему хороши, он мог бы жить с Жанной, как брат с сестрой, но под одним условием — чтоб ни один мужчина не касался её.

В настоящую минуту эта политика была настоятельна, эту цель одобрил Сам Господь. Жанна со слезами умоляла. Христос взывал со Креста — и вот король Ричард стал перед нею на колени и поцеловал женщину в лоб.

В то же утро, уходя от неё, он пошел к аббату мило и покаялся ему в своих грехах. Поисповедовавшись, он поднялся, чтобы привести в исполнение всё, что ему ещё оставалось сделать на Западе, прежде чем состоится его венчание в Руане и в Вестминстере.

Мне хочется покончить с этой изворотливой лисой, с Бертраном де Борном, но такая гончая, как я, должна сначала отбежать назад по старым следам, если хочет поразить зверя в открытом поле. Поэтому попрошу читателя припомнить, что, когда Ричард бросил его, полузадушеиного, на дворе его замка, и когда он настолько очнулся, что в нем желчь опять зашевелилась, он тотчас же стал готовиться к долгому путешествию на юг. Ему казалось, что в этой позорной истории с Элоизой французской достаточно оснований для того, чтобы погубить графа Ричарда вернее, чем тот чуть не погубил его. Бертран надеялся поднять против него восстание на юге и направился туда, жужжа сам, как муха над навозом, который он сам же разметал. Прежде всего отправился он через Пиренеи в Пампелуну. Было бы безумием рыться в мыслях человека, страдающего злобой: лучше уж прямо относиться к нему, как к мусорной яме, которую следует жечь известью (или уж пусть Бог потрудится) и с верой ожидать этого события.

Бертран ненавидел Ричарда анжуйца больше всего на свете не за то, что тот обидел его, а за то, что он слишком пренебрегал им. Задетый Бертраном, Ричард попросту отодрал его за уши и послал к чёрту со всеми его штуками; очевидно, он не считал его достойным более важного наказания. Он считал его порочным негодяем, чудным поэтом, невыгодным вассалом, дармоедом в государстве своего отца. Ричард знал, что Бертран причинил ему безграничный вред, но не мог питать ненависти к такой поганой затычке. Бертран же доходил до белого каления от мысли, что его презирает такой великий человек. Наконец, ему показалось, что он может нанести ему значительный вред. Он мог поссорить его с двумя королями, французским и английским, и побудить третьего тревожить его с юга. Вот он и перебрался за горы и явился в Наварру.