Беранжера встала.

— Бертран, вы раздражаете себя и меня также, — сказала она. — Таких речей между государем и его другом не должно бы быть.

— Разве я не друг ваш? — с горечью спросил он.

— Вы не можете быть другом царственной особы, — спокойно возразила Беранжера.

— О, Господи! Вот так правда! — пробормотал он. И этого размышления хватило ему на всю дорогу от Наварры. Как вам уже известно, он направился в Пуатье, где Ричард пировал с Жанной. Когда он, злополучный лжец, узнал истину, она открылась ему слишком поздно для того, чтобы он мог воспользоваться ею для своих целей. Он узнал, что дон Санхо даже и тут опередил его: наваррец во всех подробностях проведал и про оскорбление в Жизоре, и про свадьбу в Пуатье и весьма верно оценил каждое их этих совершившихся событий.

Скрежеща зубами, принялся Бертран служить человеку, которого ненавидел; скрежеща зубами, принимал он поцелуи Ричарда на состязании и излияния его милостей. Только тогда, когда из Наварры были приведены в подарок жеребцы, начал он провидеть, чт'o затевает дон Санхо. А всякая встреча Ричарда с этим дальновидным мудрецом была бы погибелью для Бертрана. Поэтому, как только Ричард воцарился, Бертран рассудил, что ему пора убираться.

"На этом я и покончу свой рассказ о Бертране де Борне, — говорит аббат мило но этому предмету.

Немало натворил он в своей жизни зла; чтобы сделать несчастными трех королей — молодого короля Генриха, старого короля Генриха и нового короля Англии Ричарда. Если он, после этого, не был поистине тернием в анжуйском доме, то чьим ещё тернием мог он быть? Несколько времени спустя, он умер, одинокий и несчастный, дожив до того, что все его замыслы рухнули: он сознавал, что предмет его ненависти процветал ещё больше от его козней, а предмет его любви чувствовал себя лучше без него. Он был отвергнут всеми. Его присные были в крестовом походе, его враг — на престоле. Поднялось новое поколение, которое пожимало плечами па его старость; а остальные всё ещё считали его невоспитанным юношей. Это был великий поэт, большой мошенник и пошлый дурак. Вот и всё про него: довольно".

В разгаре августа, читаем мы, король Ричард, отправился в свои герцогские и королевские владения. Он ехал верхом впереди, один, красуясь весь в красном и в золоте. Графиня Жанна следовала в носилках. Братья Ричарда, родной и сводный, его епископ, его канцлер и его друзья — все ехали тоже с ним, каждый соответственно своему сану. Они держали путь на Алансон, Лизье и Пон Эвек в Руан и там нашли королеву-мать Элеонору Аквитанскую, эту неугасимую душу. Одним из первых дел Ричарда было выпустить её из крепости, в которую лет десять или более тому назад заточил её старик-король.

На королеве-матери не было заметно следов тюремного заточения, когда она вышла навстречу сыну и устремила пытливый взгляд на возлюбленную короля. То была женщина смуглая, тяжеловесная, с низким лбом, со следами редкой красоты; пальцы у неё были словно когти у хищной птицы, а рот — как западня. Нетрудно было заметить, что в каменную матрицу, где был отлит Ричард, попало несколько осколков кремня и от неё. Движения у неё были медленные, рассчитанные, но ум проворный. Она была женщина в высшей степени страстная; но она не расточала своей страсти, а выжимала её понемногу, чтобы не вскрылись её крупные замыслы. Она могла пылать до того, что казалась накаленной; но и в любви и в ненависти она действовала помаленьку. Чем быстрее она схватывала взором, тем медленнее способна была усвоить себе виденное; но, вместе с тем, как и сын её, Ричард, она была способна к крутым поворотам. Так она сначала полюбила, а потом возненавидела короля Генриха. Так ей предстояло сначала дать пинка Жанне, а потом прильнуть к ней.

В Руане королева Элеонора приложила все старания, чтобы втоптать в грязь молодую женщину невыносимым взглядом своих плоских глаз. Жанна вздрогнул", осенила себя крестным знамением, покачнулась и чуть не упала, когда увидела королеву-мать на ступеньках храма, окруженную всей знатью Нормандии и Англии: подле неё стояли три архиепископа, Уильям Маршал, Уильям Лоншан, графы, бароны, рыцари, глашатаи и трубачи. По её примеру, вся эта слава церкви и государства преклонила колени перед Ричардом Анжуйским, он же сам опустился перед матерью на колени и поцеловал ей руку, а затем встал и протянул свою руку другим для поцелуя. Потом он, Ричард, нареченный и связанный священными узами супруг Жанны, знакомый ей ближе, чем кому-либо на свете, прошел один, без неё, при грохоте труб, под гулкие своды храма. Её король поступал с нею так точно, как она просила; но пристальный взгляд королевы-матери был сухим пояснением текста. Ей легче было бы перенести свою заброшенность; если б не взгляд этих узких глаз, которые упорно следили за ней и сверкали. Одна из её дам, Магдалина Куси, обвила её стан рукой. Графиня Жанна выпрямилась, закинула выше голову и прошла вперед, уже более не шатаясь на ногах. Если б она видела, как аббат мило, что Жиль Гердеи метал на неё из-за угла жгучие взоры, ей пришлось бы плоло, но ока ничего этого не вядела.

Ричарда венчали герцогской короной Нормандии, и все бароны этого герцогства пришли, сдан за другим, поклониться ему. Первым подошел архиепископ Руанский, в родстве с которым был этот самый Жиль де Герден; но про себя Жиль знал, что не может быть и речи о подданстве этому вору и разбойнику, а не герцогу. Жиль видел Жанну и, наглядевшись на неё до того, что начал опасаться, как бы не хлынула у него кровь из глаз, вышел вон и пошел бродить по улицам, чтобы освежить себе голову. Всеми святыми в руанском календаре (а их было много) он поклялся, что подведёт итог этому счету. Пусть его разорвут лошадьми на части, а он убьет-таки человека, укравшего у него жену, убившего его отца и брата, — будь он герцог, король, сам западный император! Тем временем во храме Божием этот самый златокудрый герцог, восседая высоко на троне, в своих руках пожимал руки нормандцев, а в одной из лож на хорах Жанна горячо молилась за него, сложив руки на груди.

Жиля видели ещё раз в Гафлере, когда король садился на корабль, чтоб отплыть в Англию. На голове у Гердена был надет капюшон, но мило узнал его по его маленьким пристальным глазкам и по черной полоске над ними.

Когда надувшиеся расписные паруса повернули по ветру прочь от берега, и английский флаг с драконом указывал водный путь на север, сквозь туманы, мило заметил, что Жиль стоял на молу, несколько поодаль от своих друзей, и следил глазами за галерой, которая уносила Жанну далеко от него.