И вот, в один прекрасный день, королева села на свою барку, переехала через реку и стала лицом к лицу с женщиной, которая лежала поперек дороги между Англией и Наваррой.

Сидевшая со своими дамами за рукоделием, Жанна была не так напугана, как они. Словно нимфы девственной охотницы Дианы, прижались они к ней; и это показало королеве-матери, как высока и статна была юная графиня. Ока слегка покраснела и стала дышать немного чаще, но, во время своего почтительного поклона, успела овладеть собой: она остановилась перед королевой с тем странным выражением удивления и недовольства в лице, за которое мужчины дали ей прозвище Хмурой Красотки. Так поняла и королева-мать.

— Со мной не извольте надувать губки, сударыня! — промолвила она. — Вышлите вон ваших женщин. Я до вас имею дело.

— Мы, значит, будем действовать наедине, мадам? — спросила Жанна. — Пусть мои дамы, в таком случае, пойдут и постараются устроить ваших поудобнее в таком неудобном помещении. Мне очень жаль, что у меня нет лучшего.

Королева-мать кивнула своим приближенным, чтоб они вышли из комнаты. Она и Жанна остались одни.

— Что это такое происходит, сударыня, между вами и моим сыном? — спросила королева. — Шуточки и поцелуи надо уж оставить у подножия трона— Чтоб этого больше не было! Неужели вы смеете, неужели ваши взоры столь дерзновенны, что вы поднимаете их на королевский венец?

У Жанны была пропасть природного ума, который вспыхнул бы полымем от такого рода разговора; но у неё было также довольно насмешливости.

— Увы, мадам! — возразила она с намеком на подергивание плечами. — Если уж я ношу шапочку графов анжуйских, значит, зкаю мерку своей головы.

Королева-мать схватила её за руку.

— Вы, голубушка моя, сами прекрасно знаете, — сказала она, — что вы — вовсе не графиня по праву моего сына, а лишь то, чем может быть женщина вашей породы. Вы должны знать, что я иду напролом в тех случаях, когда дело касается государства. Мне уже случалось пускать кровь таким телкам, как вы, до того, что они становились белей телятины и холодней трупа. И повторю то же, если представится нужда.

Жанна не дрогнула; она не отрывала глаз от побелевшей руки.

— О, мадам! — воскликнула она. — Мне-то вы никогда не пустите кровь, я в этом вполне уверена. Увы! Как было бы хорошо, если б вы могли это сделать, не нанося обиды.

— Вот ещё! Кого это пришлось бы мне обидеть? — спросила королева. — Уж не вашу ли милость?

— Нет, кой-кого повыше, — отозвалась Жанна.

— Вы думаете, это было бы обидой королю?

— Конечно, мадам, он был бы оскорблен; но и вы также, — ответила Жанна.

Королева-мать ещё сильнее сжала её руку.

— Меня оскорбить нелегко, — промолвила она и улыбнулась довольно холодно.

И Жанна улыбнулась, но терпеливо, даже не пытаясь высвободить свою руку.

— Кровь моя была бы для вас оскорблением. Вы не посмеете её пролить!

— Жизнь и смерть! — воскликнула королева. — Есть ли хоть кто-нибудь на свете, кто мог бы остановить меня теперь, кроме короля?

— Мадам! Есть слово, сказанное против вас: есть дух пророчества, — возразила Жанна.

Ее мучительница вдруг увидела, что у неё зеленые глаза и твердый взгляд. Это её остановило.

— Кто сказал? Кто пророчествует? Жанна рассказала.

— Прокаженный в безлюдной пустыне. Он мне сказал: ^Опасайся графской шапочки и графского ложа, ибо, как верно то, что ты побываешь в той и в другом, так же верно будешь ты женой мертвеца и его убийцы".

Королева-мать, женщина весьма религиозная, приняла эти слова осторожно. Она выпустила руку Жанны, посмотрела пристально на неё и вокруг неё, взглянула вверх, вниз и проговорила:

— Ну, расскажи мне об этом подробно, голубушка!

— О, мадам! — воскликнула Жанна. — С удовольствием вам расскажу всё. Тем ужаснее показались мне слова прокаженного, что я подумала; вот человек, действительно наказанный Богом; он близок к смерти, уж верно свыкся с её тайнами! Такой человек не может ни лгать нарочно, ни говорить зря; ведь ему осталось мало времени замаливать свои грехи. Поэтому я и просила господина моего Ричарда, чтоб он не венчался со мной в Пуатье, умоляла его во имя великой любви ко мне. Но он не послушался: он сказал, что ему, как честному человеку, не пристало, отняв меня у моего нареченного супруга, нанести мне ещё бесчестье. Он венчался со мной и таким образом оправдал оба предсказания прокаженного. Тогда я увидела ясно, что мне грозит беда: и не могли меня утешить убеждения монахинь, будто, хоть я и была на графском ложе, но не лежала, а стояла на коленях в графской шапочке, и что, стало быть, условия пророчества не вполне осуществились. Я думала тогда, да и теперь так думаю, что это вздор; впрочем, это — мои личные мысли. В сущности, я не была ни в том, ни в другой в том смысле, как это говорил прокаженный, потому что не считаю этот брак настоящим. Если я ему не супруга, пусть меня Бог простит: я совершила великий грех. Но только я не графиня Анжуйская, и в этом я обличаю пророчество. С другой стороны, если меня отстранит мой король, чтобы вступить в лучший брак, меня снова потребует к себе человек, с которым я была помолвлена раньше: и снова предстанет опасность, что приговор свершится. Ведь видите, мадам! Прокаженный сказал: «Женой мертвеца и его убийцы». А это уж верно, что Жиль де Герден, и никто другой, будет убийцей короля. Увы, мне, увы, мадам! В какие тиски попала я, никому и никогда не желавшая зла! Дни и ночи обдумывала я, как следует мне лучше поступить с тех пор, как, по моей же просьбе, король меня оставил. И вот что я решила. Я должна всегда быть при короле, но не быть его милкой: ведь как только он меня отошлет прочь, Жиль де Герден, наверно, снова завладеет мною.

Она остановилась, задыхаясь, и застыдилась, что наговорила так много. Королева-мать тотчас же подошла к ней и протянула обе руки.

— Клянусь душой, ты, Жанна, — добрая женщина! — воскликнула она. — Никогда не покидай сына моего.

— Никогда я и не подумаю покинуть его, — отозвалась Жанна. — В этом моё наказание, да и его также, думается мне.

— Его наказание, дитя моё?

— Да, мадам! — ответила Жанна. — Неужели же вы считаете, что король должен заключить брачный союз?