Тут мы увидели военнопленных разных национальностей: русских, югославов, венгров, чехов, поляков. Были тут и румынские солдаты - пойманные дезертиры.

Комендант гарнизона - румынский полковник, его адъютант - сын русского белоэмигранта. Остальной персонал - низшие чины. Некоторые из них, как мы потом узнали, были родом с Западной Буковины. Все они хорошо говорили по-русски и относились к нам вполне доброжелательно.

Держали нас в небольших барачного типа домах, вовремя раздачи пищи удавалось немного погулять во дворе.

Кормили нас так же, как солдат румынской армии: на завтрак - стакан кофе, в обед на первое - какая-нибудь бурда, на второе - немного каши, на ужин тоже немного каши и стакан чаю без сахара. На день полагалась булка хлеба граммов 300-400.

20 августа в комендатуре началась паника, нас заперли в бараках, но вечером во время ужина все-таки выпустили во двор. Меня отозвал в сторонку капрал.

–  Слышь, лейтенант, ваши перешли в наступление. И, говорят, сильно продвинулись вперед.

–  Правда?!
– я возликовал.
– Ну, спасибо за хорошую новость!

–  Есть и другая новость: тебя с твоим стрелком завтра отправят в город Текуч. Никто из наших солдат не соглашается вас сопровождать: боятся, что вы сбежите по дороге, и придется за вас отвечать.

На другой день нас с Воробьевым под конвоем отправили на железнодорожную станцию, посадили в воинский эшелон и привезли сначала в Текуч, а потом в деревню Никорень, неподалеку от города. Сбежать из-под охраны не было ни малейшей возможности.

В деревне располагалась жандармерия авиационного корпуса румын - особый отдел. Как я потом узнал, предполагалось, что нас станут допрашивать специалисты по авиации. [92]

Едва нас высадили из машины во дворе какого-то дома, к нам подошел, прихрамывая и опираясь на палочку, человек со свежим шрамом на лице. На нем была офицерская гимнастерка без погон.

–  Здорово, хлопцы!-приветствовал он нас.
– Кто такие? Откуда? Какого полка? Давно в плену?

Мы с Воробьевым не торопились отвечать на шквал обрушившихся на нас вопросов: этот шумный незнакомец не внушал мне доверия. А он продолжал:

–  Я ведь тоже летчик! Летчик-истребитель. Фамилия моя - Муратов, не слыхали? Как же так? Меня весь фронт знает, я - ас, Герой Советского Союза! Владимир Муратов - неужто не знаете?

–  Не знаем, - ответил я сухо.

Он принялся перечислять фамилии ведущих своего полка. Некоторые были мне знакомы: группы истребителей этого полка не раз прикрывали нас, штурмовиков.

–  Ну, хорошо, Муратов, как ты-то сюда попал?

Он рассказал, что месяца два тому назад летел парой на воздушную разведку и был сбит над железнодорожной станцией Роман. Удалось сесть на фюзеляж, при этом он поранил лицо, а когда отстреливался от окруживших самолет румын, был ранен в плечо и ногу. Попав в плен, полтора месяца пролежал в госпитале для русских военнопленных, на днях привезен сюда. А Золотую Звезду Героя Советского Союза румыны у него отобрали…

Тогда я рассказал ему о начавшемся наступлении наших войск и предложил бежать вместе.

Он отрицательно покачал головой:

–  Отсюда не убежишь… Да и слишком рискованно: поймают местные мужики, сочтут за парашютистов-диверсантов, могут на месте вилами заколоть…

На другой день в жандармерии послышались суматошные крики, поднялась беготня, румыны что-то упаковывали в ящики и грузили их на машины.

–  Драпают!
– коротко сказал Воробьев. [93]

Нас посадили на машины и отвезли в Текуч. И снова - двор какого-то дома, обнесенный высоким глухим забором. Нам удалось узнать, что в доме - штаб румынского авиакорпуса, которым командовал генерал Ионэску.

Обстановка мало чем отличалась от той, что мы наблюдали в жандармерии: та же суматоха, та же поспешная погрузка на грузовики.

…Через двор проходили три румынских офицера, было видно, что они очень взволнованы. Остановившись неподалеку от нас, румыны принялись что-то горячо обсуждать. Я не выдержал и, подойдя к ним, сказал, не скрывая злорадства:

–  Что, господа? Удираете? Погодите, то ли еще будет!

Двое посмотрели на меня как-то растерянно, а третий, разъярившись, выхватил пистолет.

Но к нему подскочил какой-то капрал, заговорил с ним по-румынски, а потом отвел меня в дальний угол двора и сказал по-русски:

–  Ты, лейтенант, не лез бы к ним сейчас, не то застрелят под горячую руку.

Подошел Муратов, издали наблюдавший эту сцену, и тоже посоветовал:

–  Не нарывайся… Я маленько кумекаю на ихнем языке, этот, с усиками, и впрямь хотел тебя хлопнуть. Зачем зря башку подставлять?…

С наступлением темноты нас снова посадили на машины, и колонна тронулась по дороге, ведущей в Фокшани. Продвигались очень медленно. Дорога была забита до отказа: по ней сплошным потоком в несколько рядов шли машины - и все в одном направлении. То и дело создавались пробки - и мы подолгу стояли. Я поглядывал на небо и думал: «Эх, жаль, нет наших штурмовиков: уж больно хороша цель - любая бомба, любой снаряд ударит без промаха…»