Ночевали мы в деревне, расположенной рядом с аэродромом. Я стоял на квартире вместе с сержантом Николаем Журавлевым, летчиком нашей эскадрильи. Он был родом из Калинина и сильно переживал, что ничего не знает о судьбе родителей, оставшихся в оккупации и не подававших о себе вестей после освобождения города от фашистов.

Коля Журавлев погиб в свой первый боевой вылет, и случилось это так. После взлета у него не убрались шасси. Сам ли он о них забыл, случилась ли поломка (как когда-то у меня) - неизвестно. Если самолет оказался неисправен, ему следовало вернуться на аэродром. Возможно, Коля посчитал, что это будет расценено как трусость. Как бы то ни было, но он продолжал полет с выпущенными шасси. Дальше - понятно: большое лобовое сопротивление, двигатель перегревается, машина теряет скорость, и Коля отстает от группы… Но он, хоть и в одиночку, все-таки долетел до линии фронта. А там - море зенитного огня, стаи немецких истребителей… Так и сгинул мой товарищ Коля Журавлев. Наша дружба была недолгой по времени, но я [42] тяжело переживал утрату: впоследствии не раз терял боевых друзей, но Коля был первым… И горько было сознавать, что погиб он исключительно из-за своей неопытности.

Вскоре случилось мне попасть в неприятную историю. Группе из шести Илов первой эскадрильи было дано задание: нанести штурмовой удар по скоплению железнодорожных эшелонов на станции Оленино. Нашу группу возглавлял штурман полка капитан Константин Филиппович Воробьев, его заместителем был назначен замкомэска Михаил Васильевич Кондрашев. К этому времени я уже раскованнее чувствовал себя в полете: мне удавалось одновременно и в строю держаться, и вести ориентировку, и отыскивать цель.

Мы пересекли линию фронта на высоте 1000 метров и с противозенитным маневром приближались к цели. До станции Оленино оставалось километров шесть-семь. Внезапно Воробьев, не дав нам никакой предварительной команды, резко разворачивается влево, то есть на меня, и переводит самолет в крутое пикирование. Все правые ведомые последовали за ним. Я оказался выше группы и, чтобы ни с кем не столкнуться, последним перевел в пикирование свой самолет. Вижу: сброшенные впереди летящими самолетами бомбы падают не на цель.

«Ведущий что-то не так рассчитал», - подумал я.

Мгновенно принимаю решение: поберечь бомбы для второго, более удачного захода - вон они, вражеские эшелоны, уж со второго захода ведущий не промахнется!

На пикировании я немного отстал от группы, а когда догнал ее, то с удивлением обнаружил, что ведет нас уже не Воробьев (его вообще нигде не видно), а Кондрашев, и ведет не к станции, а обратно, к линии фронта.

Мне ничего не оставалось делать, как последовать за ведущим; так я привез домой весь боекомплект. Оказалось, что Воробьев вернулся на аэродром раньше нас.

Вскоре меня вызвал к себе начальник особого отдела полка. [43]

–  Это правда, Клевцов, что ты привез бомбы обратно?
– спрашивает он меня.

–  Правда.

–  Как же так? Вся группа сбросила бомбы, а ты - нет! Ты что, не хочешь громить фашистов?!

–  Хочу, потому и не стал разбрасывать бомбы как попало, мимо цели, они пригодятся для настоящего дела.

–  Хочешь сказать, что бомбы сбросили впустую?

–  Спросите об этом капитана Воробьева.

Видимо, Воробьев нашел в себе мужество признать свою ошибку, во всяком случае меня в особый отдел больше не вызывали, а сам Воробьев в дальнейшем отлично воевал вплоть до своего ранения в 1944 году…

Нашей 232-й ШАД не долго пришлось воевать на Калининском фронте: в конце декабря дивизию вывели из состава 3-й воздушной армии и направили на Волховский фронт в состав 14-й воздушной армии. В это время готовилась наступательная операция Волховского и Ленинградского фронтов по прорыву блокады Ленинграда.

Волховский фронт

Мы прилетели на полевой аэродром Гремячево, немного южнее железнодорожной станции Будогощь. Перелет проходил поэскадрильно, так что наша 1-я эскадрилья раньше других оказалась на новом месте, и мы наблюдали за посадкой наших товарищей из 2-й и 3-й эскадрилий.

Слышим, Коля Озорнов кричит:

–  Что он делает, растяпа?! Там же ров!

Когда заходили на посадку, я видел этот противотанковый ров на краю аэродрома.

И вот теперь какой-то, как видно, молодой пилот умудрился приземлиться за пределами аэродрома, еще до противотанкового рва.

–  Эх! Сейчас разобьется!-закричал Коля. [44]

Так и случилось: самолет, еще на скорости, добежал до насыпи на краю рва, подпрыгнул, перескочил через ров, колесами ударился о насыпь на противоположной стороне рва и, напрочь отбив колеса, на фюзеляже «проехал» метров сто, после чего остановился.

Все побежали к покореженному самолету. Возле него с поникшей головой стоял сержант Хозин. Так нелепо угробить драгоценную машину!…

Смотрим, на пусковых установках под плоскостями - полный комплект подвешенных реактивных снарядов РС-82 с ввернутыми взрывателями, причем половина из них - ударного действия.

Командир полка отдал приказ: срочно снять реактивные снаряды с самолета и отбуксировать его на стоянку.

Техник по вооружению 3-й эскадрильи прежде всего принялся выворачивать взрыватели. Все шло благополучно, но когда он взялся за последний снаряд, случилась беда: ветрянка у взрывателя дистанционного действия свернулась и упала на землю.

–  Разбегайтесь!-не своим голосом закричал техник.

Но все и так уже бросились врассыпную, потому что знали: максимум через 22 секунды произойдет взрыв.

Несколько человек, и я в том числе, не побежали, а спрятались за броней самолета.

Раздался взрыв.

Я выглянул из-за своего укрытия и прежде всего увидел техника: крикнув нам «ложись», сам он ни лечь не успел, ни отбежать далеко; он стоял метрах в десяти от самолета, повернувшись к нему спиной и подняв воротник меховой куртки.