–  Вам плохо? Возьмите, вот валидол…

Затонов окаменел. Еще не хватало, чтобы его принимали здесь за страдающего родственника!

Судья почесал щеку карандашом, глянул вправо, глянул влево, получил с обеих сторон кивки согласия и произнес:

–  Переходим к допросу подсудимой Степановой.

С передней скамьи поднялась женщина в зеленом пальто с узким воротником из коричневого блестящего меха. Затонов не видел ее лица, видел только затылок с тяжелым узлом волос, маленькое розовое ухо и - против света, в ореоле - мягкий овал щеки, дрожь округлого подбородка. Он уже понимал, что там, на самой первой скамье, сидят не для того, чтобы лучше слышать и видеть. Там усаживают не по желанию. Первая скамья - с виду такая же, как и все остальные,- это скамья для таких подсудимых, которых не привозят под конвоем и не держат за деревянной загородкой, - они сами послушно приходят.

–  Степанова, - досадливо поморщился судья, - давайте наконец уточним, сколько всего денег вы получили за пособничество в хищении готовой продукции. Первый раз вам передали тридцать рублей. Так? А во второй? Подсудимый Садчиков, повторите свои показания.

Толстяк вскочил и с рвением круглого пятерочника просипел:

–  Во второй раз мною были вручены лично Степановой сорок рублей. Как сейчас помню, четыре десятки.

–  Так сколько же вы, Степанова, получили во второй раз?

–  Не помню… - Затонов еле расслышал.

–  Подсудимая Рыжикова! Повторите свои показания, - с демонстративно усталым видом произнес судья.

Соседка Степановой по первой скамье вскочила и бойко выложила:

–  Степанова мне лично отдала тогда двадцать рублей, а уговор был - деньги пополам…

–  Ну, Степанова, припоминаете? На предварительном следствии вы показали, - судья полистал толстую папку, назвал адвокатам номер страницы, - вы показали, что деньги вам потребовались для того, чтобы покрыть недостачу. Какая была у вас на складе недостача? Вы показали - шестьдесят пять рублей. Из своей зарплаты вы могли бы возместить эту сумму?

Затонов уже понимал, что судят жуликов с трикотажной фабрики, продававших на сторону какие-то джерсовые костюмы. Судя по всему, затеял аферу толстяк, уже посаженный в тюрьму, но одному ему воровать было несподручно, он втянул в аферу двух женщин, работавших на складе готовой продукции. Можно себе представить, как они обе струсили, когда его посадили. Особенно эта, Степанова. Другая-то побойчей, погрубей. А Степанова с бабьей слабостью врала следователю, старалась выкарабкаться, будто все началось с недостачи, и она испугалась, что ей придется идти под суд… А деньги, полученные за соучастие, положила в сейф и боялась даже дотронуться до них.

–  Но потом все-таки дотронулись?
– недобро спросил судья.
– Из материалов следствия видно, что при ревизии никаких денег в сейфе не обнаружили… Кстати, никакой недостачи на складе, как видно из материалов следствия, тоже не обнаружили.

«Ну чего об этом говорить?
– с брезгливостью подумал Затонов.
– И так все ясно. Ну притронулась, ну купила себе туфли какие-нибудь или еще что… Из-за каких-нибудь подлых тряпок и влипла во всю эту историю. Больше не из-за чего».

Он огляделся, как бы потихоньку улизнуть из зала, и невольно вздрогнул, увидев, как переменилось лицо человека, мостившегося у края адвокатского стола. Губы вспухли, точно у ребенка перед отчаянным, пронзительным, бессильным ревом. А глаза - затравленные, тоскующие, по-собачьи преданные, верные, ласкающие - тянулись к той женщине в зеленом пальто. И все лицо тянулось к ней, и вся крупная костлявая фигура. И такое страдание, такую боль излучал этот человек, что Затонову стало страшно за него и почему-то за себя тоже. Этого человека ему уже не забыть.

Самое трудное началось, когда за допрос Степановой взялся адвокат, защищавший другую подсудимую.

–  Скажите, Степанова, какую вы получали зарплату? Сто десять? Сколько человек у вас в семье? Какую зарплату получает ваш муж? Громче. Двести двадцать - высокий заработок. Значит, ваша семья была вполне обеспеченной. У меня нет больше вопросов к Степановой, я прошу у суда разрешения задать несколько вопросов подсудимой Рыжиковой. Ваша зарплата? Девяносто. Немного. У вас на иждивении находятся нетрудоспособная мать и шестилетняя дочь… А где ее отец? Не волнуйтесь, Рыжикова, суду представлена справка из больницы номер пять…

В пятой больнице лечили алкоголиков. Даже Затонов понимал, куда клонит адвокат. Если Рыжикова брала деньги за пособничество в хищении, то у нее хоть есть какое-то оправдание или - как там у них называется?
– смягчающие обстоятельства. А у Степановой вся ее прежняя жизнь свидетельствовала против нее: зарплата приличная, муж зарабатывает, не пьет, не бьет…

Нехорошо, неуместно оказалось для мужа Степановой быть хорошим человеком. Ничем не мог ей помочь любящий, нежный муж, который пришел вместе с ней в суд, на всеобщее позорище, и не прятал от чужих глаз свое страдание. Ему бы лучше сейчас грязным пьяницей валяться за окном в весенней талой слякоти. И чтобы в суде справка была о его пьяных дебошах, о приводах в милицию. И чтобы соседи яростно свидетельствовали перед законом, как он над женой изгалялся.

Судья глянул вправо, глянул влево и объявил перерыв.

Все разом снялись с мест, поспешили к выходу, но милиционер придержал толпу, давая конвойному увести главного подсудимого. Затонов услышал за спиной негромкий обмен впечатлениями:

–  Садчикову лет пять отвалят. Минимум.

–  А этим?

–  Два года, самое малое. Им еще повезло, судья мужик и заседатели мужики. Бабы за такие дела злее судят.

–  А два года мало, что ли?

–  Балда! Кому два года, тех на месте сразу расконвоируют…