— Понятно.

— В общем, мы ждем тебя… Да, чуть было не забыл спросить у тебя, кто такой Евтушенко?

— Евтушенко? Известный советский поэт… русский лирик, если я не ошибаюсь… А почему он тебя заинтересовал? — спросил Трау.

— Да так просто… Он хороший поэт?

— Очень популярный, особенно у молодежи. Кое-какие стихи у него спорны.

— А ты его стихи читал?

— Подожди… — Трау снял с полки тоненькую книжицу.

— Вот его «Избранное». Прочти сам, тогда и поймешь.

Ульф взял книжицу и положил ее в карман.

— Так не забудь, в среду! — крикнул он с порога. — Пометь в своем календарике: среда, двадцать часов!

В ночь на среду началась оттепель, а утром пошел дождь. Снег сразу же потемнел, а кое-где образовались даже небольшие лужицы. Дождь шел почти весь день. Небо было затянуто тучами, пробиться сквозь которые солнцу удалось только один раз, и то ненадолго. Вечер выдался темным.

В половине восьмого клуб заполнили пограничники, по приглашению комсомольского бюро пришли парни и девушки из близлежащего села. Но Трау еще не было.

Ульф Рэке сидел за круглым столом у окна. Свободный стул рядом с ним был предназначен для учителя.

Кольхаз занял место в первом ряду. Он казался спокойным и уверенным в себе.

Наконец в зал вошел Трау. Поздоровавшись, он извинился за опоздание.

— Так где же наш поэт? — спросил он с доброй улыбкой.

— Юный лирик — это я, — с иронией ответил Кольхаз. — А вы, если я не ошибаюсь, и есть обещанный строгий критик?

— Строгий критик? Уж не твой ли фельдфебель приклеил мне такой ярлык? Нет, дорогой товарищ, я не критик. — Учитель прошел вперед и сел на предложенное Ульфом место. — Прочел стихи? — шепотом спросил он у Ульфа.

— Да.

— Ну и как?

— Право не знаю… Есть хорошие, а есть какие-то путаные, однако…

— Понравились они тебе?

— Откровенно говоря, понравились.

— Ну, вот видишь. Тише, обер-лейтенант что-то хочет сказать.

Гартман произнес вступительную речь, после чего предоставил слово Кольхазу, который, раскрыв папку, вынул из нее листок и начал тихо, но с выражением читать. Это был сонет о любви, который чем-то напоминал Ульфу стихотворение, висевшее над койкой солдата. За ним последовала элегия о кладбище и, наконец, довольно мрачное стихотворение о жизни и смерти.

Рэке внимательно слушал Кольхаза, а сам думал о том, где он слышал нечто подобное и почему такой молодой человек, едва вступивший в жизнь, рисует ее столь мрачными красками.

Кольхаз замолчал. В зале царила мертвая тишина. Первым ее нарушил Кениг:

— Вот это стих, у меня по коже даже мороз пробежал!..

Все сразу же зашевелились, зашумели.

— Сколько вам лет, товарищ? — спросил Трау, обращаясь к Кольхазу.

— Двадцать, — ответил солдат, удивляясь, что ему задали такой вопрос.

— С романтиками вы познакомились в школе, не так ли?

— Что значит «в школе»… Я читал о них кое-что. А вам что, не нравится романтическое направление в литературе?

— Кое-кто из писателей этого направления не нравится, именно те, при чтении стихов которых мороз по коже пробегает…

— Минутку! — выкрикнул Кениг. — Я хотел бы сказать о том, что мне лично последнее стихотворение понравилось. Первое, правда, нет, так как такие можно найти в любом сборнике. А вот стихотворение о кладбище, оно какое-то страшное. Что это за кладбище?

Раудорн тихо зашептал Кенигу:

— Это кладбище в Берлине, на котором похоронено много поэтов. Неужели ты этого не знаешь?

— А почему я должен это знать? — громко огрызнулся солдат.

Тогда встал блондинистый парень из села и робко предложил:

— Можно эти стихи еще раз прочесть, а то с первого раза они как-то не запоминаются?

Кольхаз прочел все три стихотворения еще раз. Ульф внимательно слушал солдата, удивляясь в душе оценке Кенига. Первое стихотворение было написано, так сказать, без души, второе — было слишком мрачным, и только третье по-настоящему понравилось ему.

— Я не знаю, что чувствуют другие, — заговорил Поль, когда шум немного улегся, — но у меня такое чувство, как будто меня самого несут на кладбище.

Многие солдаты захихикали.

Трау не спеша закурил и, сделав несколько затяжек, сказал:

— Я свой вопрос о романтиках задал не случайно. Дело в том, что в твоем стихе смерть как бы торжествует над жизнью, хотя написано оно совсем не плохо.

— Человек — единственное существо на земле, которое способно мыслить философски, — заметил Кольхаз. — Человек рождается, живет, а потом умирает. И оттого, будем мы об этом писать или не будем, смерть как явление никуда не исчезнет.