Все правильно. Но только когда мы вошли на школьный двор, двери школы были уже заперты.

Мы стоим на пустом школьном дворе. Блестит вдали табличка, но слов не разобрать.

— Опоздали, — говорит Катя. — Двери уже заперли.

— Пустяки, — говорю я. — Идемте. Голоса наши звучат негромко, по-ночному. Катя мерцает своими глазищами. Она теперь совсем красивая.

Я беру ее за локоть и веду прочь от закрытых дверей, вдоль стены со спящими окнами первых этажей.

— Через черный? — догадывается она.

— Ага.

— А почему вы мне так поздно позвонили сегодня? Случилось что-нибудь?

— С приятелями надо было потолковать.

Мы огибаем школу и идем по заднему двору рядом со сваленными старыми партами и угольным шлаком. Из-за забора светят яркие окна одноэтажных цехов ремонтного завода и освещают стену шк9лы с трубами кухни, выведенными наружу.

— Ваши друзья хорошие люди? — спрашивает Катя.

— Настоящие.

— Что значит настоящие?

— Не знаю. Настоящие, и все.

— А я настоящая? — спрашивает Катя. — Как вы считаете?

— Осторожней. Тут гвоздей полно, — отвечаю я.

— Вы не ответили.

— Вы очень красивая. Катя, — говорю я. — Вам трудней всех.

— Да… — говорит Катя.

Я открываю скрипучую ржавую дверь, и мы входим на черную лестницу, л пропускаю ее вперед, и мы поднимаемся по ступеням.

— Сказать вам? — останавливается она.

— Скажите.

— Я платье сшила специально для вечера.

— Покажите, — говорю я. Кирпичные стены. Ящики. Тусклый электрический свет.

Она распахнула плащ, и я увидел бальное платье, короткое, топорщливое.

— Ну как? — спросила она.

— Платье что надо…

— Вам приятно?

— Что?

— Что я в таком платье?

— Ага… А вам?

— Что?

— Вам приятно, что мне нравится платье? Она кивнула и стала подниматься впереди меня. Мимо лестничных ведер. Мимо ящиков и кухонного хлама.

— Стоп, — сказал я, когда она зацепилась плащом за гвоздь.

Начинаю отцеплять плащ. Когда я склоняюсь к плащу, я чувствую, как она смотрит на меня сверху. Когда поднимаю голову, она отводит глаза.

Мы отворили облупленную дверь и вошли в пыльную темноту чердака, прорезанную косыми полосами звездного света из чердачных окон.

Мы двинулись вперед, кланяясь белеющим стропилам.

— Осторожно, — сказал я.

— А что?

— Здесь раньше были кролики.

— Ой, кролики! — воскликнула она тихо.

— Что такое?

— Кролики, смотрите.

Она наклоняется к клеткам, в которых что-то белеет и шевелится. Она подула сквозь проволочную сетку.

— И тогда здесь были кролики? — спросила она.

— Когда?

— Когда меня не было…

— Ага.

— А вы в них дули?

— Дул, а как же, — сказал я. — В хвост и в гриву… Я им капусту воровал.

— Из столовой? Да? Снизу?

— Нет… С огородов, за линией.

— А где там огороды? Нет там огородов.

— Эх, вы! Идемте покажу, хотите?

— Да…

Мы двинулись к чердачному окну, в котором мерцали звезды. Я впереди, она сзади.

— За инструментальным заводом линия электрички, так? — спросил я, оборачиваясь. — Так.

— А за линией — огороды, глядите. Я пропустил ее вперед, подал руку, и она встала на неустойчивые кирпичи и выглянула в окно.

— Видите?

— Нет.

Я выглянул и увидел за линией веселые огоньки домов. Окна горели и переливались.

— Здесь всегда были дома, — сказала Катя.

— Нет, — сказал я, — не всегда. Ветер ночной шевелит наши волосы.

— Знаете, — сказала она. — Мы пока шли здесь всюду и по лестнице… познакомились лучше, чем за весь этот день.

— Вы так думаете?

— Да… Вы сейчас совсем как школьник.

— Это в темноте.

— А вы не думаете, что мы только теперь познакомились?

— Думаю, — сказал я. — Думаю.

Она зашаталась на кирпичах и спрыгнула.

— Осторожно, — сказал я.

Она ударилась рукой и пискнула:

— Ой…

Засмеялась. Помахала рукой и сморщилась.

— Больно?

— Что вы, — удивленно сказала она. — Я счастлива…

И сразу исчезла где-то в темноте. Я шагнул за ней.

— Где же вы?

— Вот я, — сказала она.