Шрифт:
И, оттолкнув, повернулся к страже:
— Эй, кнутьем его! В пыточную!
— Казни, казни, сила твоя! Но по какому праву? — тряс кулаком боярин.
У Василия глаза кровью налились, возопил:
— В железо его! Почто медлите?
Накинулись на Версеня дворяне, свалили, поволокли.
Василий долго отдышивался, потом отер ладонью запотевший лоб, обвел всех тяжелым взглядом, остановился на Степанке. У того от страха ноги преломились, упал на колени. Василий довольно подумал: «Пускай зрят князья и бояре, как государя привечать надо». А вслух сказал:
— Ты, холоп, чаю, не оглох, слыхал мои слова. Быть боярской дочери Аграфене твоей женой, а ко всему вотчину ослушника Версеня тоже тебе отдаю во владение. Служи мне, государю и великому князю, как и все дворяне служат, по совести.
Стрелой, пущенной из лука, вырвалась из-за Перекопа двадцатитысячная орда и через окраинные степи понеслась на Русь. Едва успели казачьи дозоры уведомить московских воевод, как орда степь перевалила, Мценск пожгла, к Туле устремилась.
Наперерез орде спешила конная и пешая рать воевод Воротынского и молодого Одоевского. Не захотели князья давать крымцам встречного боя, решили дождаться, когда орда в обратный путь кинется.
Московские полки на подбор, воин к воину. Огневого наряда стволов на полсотни. Удивляются ратники: «Уж не в Крым ли направляемся, а ордынцы безнаказно туляков грабят?». Уразумели, когда в лесу засадой сели. Тут же, рядом с пешими воинами, пушкари. Конные полки в стороне укрылись. Им велено в бой встревать, когда крымцы побегут.
Молодой воевода Одоевский волнуется. Ну как не этой дорогой пойдут крымцы, тогда рухнет замысел. Но князь Воротынский посмеивается: «Нет у них иного пути. Эта дорога самая ближняя в Крым, и орда ею пойдет».
Выждали.
Орда ворочалась без предосторожности, в скоплении. Подпустили их русские ратники вплотную, и ударили пушки и пищали. Кинулись из лесу пешие воины. Смешалось все в жестокой рукопашной.
Бросились ордынцы в обход на другую дорогу, а навстречу им конные полки москвичей. Схлестнулись и погнали, избивая.
Немногим более половины крымцев прорвалось в степь, ушло от погони.
Но тут, наперехват им, подминая высокую траву, вынеслась лава черкасских и каневских казаков, взяла в сабли.
Мало кто из двадцатитысячной орды уцелел в том бою…
Глава 16
Грозный год
Где дорога на Смоленск? Смоленск — наша отчая земля. Выше государя не мни! Казачья измена. «Инок я, не князь»! Новый хан. Не молви слова государю поперек! Магмет-Гирей ведет крымцев на Москву. Боярская грамота хану. Орда уходит с Руси
Король и великий князь Сигизмунд ехал из Городца в Полоцк.
Когда-то, более пяти веков назад, дорогой из Великого Новгорода в Киев вел свою дружину Владимир, сын храброго Святослава и рабыни Малуши. Осадил Владимир Полоцк. Силой взял себе в жены княжну полоцкую Рогнедь.
Терзали Русь княжьи усобицы, не было меж князьями согласия, и Чингисхан и Батый разорили Русь. С той поры многие русские города — Киев и Туров, Полоцк и Витебск, Орша и Смоленск — попали под власть короля Польского и великого князя Литовского…
Король назначил в Полоцке сбор литовского воинства.
Дождя давно не было, и пыль клубится, повисла на дороге сплошной завесой. Сигизмунд устал, потное тело чешется, и король раздраженно думает, что война с Москвой непредвиденно затянулась и проходит неудачно. Василий оказался упрямым, а все надежды разжечь вражду между ним и братьями, Юрием и Семеном, не сбылись. Запугал их великий князь.
Московское войско хоть и потерпело поражение у Орши, но Смоленск удержало, и воевода Шуйский крепко засел в нем.
Не доезжая до Полоцка, король заночевал в лесной деревне. Наскоро приготовили избу, проветрили, выскоблили до желтизны дубовый стол, зажгли свечи.
— Покличь гетманов и маршалков, — сказал Сигизмунд дворецкому и развернул нарисованную на пергаменте карту.
В открытую настежь дверь едва пахнуло свежим ветром. Качнулось пламя свечей.
Темнело быстро. В дыру крыши заглянули первые редкие звезды.
Переговариваясь, в избу вошли гетман Острожский и маршалки Богуш и Ян Щит, остановились у порога. Не обращая на них внимания, король рассматривал карту. Острожский кашлянул в кулак. Сигизмунд, наконец поднял голову, спросил: